Берлинский синдром

— Что там написано?

Он ничего не говорит.

— Энди, ну, что там?

— Не скажу, — отвечает он, ухмыляясь.

— Энди, ты ведешь себя дерьмово.

Она встает с кровати и идет по коридору в ванную.

Слышен щелчок выключателя. Он перекатывается на край кровати, ему видна ее вытянутая тень на полу коридора.

— Meine? — Из ванной она возвращается хмурая. — Это значит «моя»?

Он смеется:

— Ну, конечно, дорогая.

— Энди, я не твоя.

Надув губы, она подходит к кровати.

Блин, как же она красива!

— Да моя ты, моя. — Он берет ее за руки и тянет на кровать. Целует ее, обнимает. Прижимая ладонь к ее спине, он надеется, что «татуировка» отпечатается у него на руке. — Прямо сейчас ты именно такая, воробышек.

И снова, когда она проснулась, Энди уже ушел. Ее жизнь шла по замкнутому кругу, и из него нужно было как-то вырваться. Она приняла душ, от недостатка движения мышцы оставались напряженными. Вернувшись в спальню, она заглянула в ящик тумбочки около кровати. Там ключа не оказалось. Осмотрела пол. Ничего. Внезапно в спальне стало душно, будто комната что-то скрывала, знала больше, чем она. Все еще обернутая полотенцем, она прошла в прихожую, гостиную, кухню, осматривая каждую поверхность. Фотоаппарат лежал на столе, где Энди оставил его вчера вечером. Дойдя до входной двери, она нерешительно попробовала открыть ее. Она поняла — это тупик.

Наверняка он оставил ключ для нее. Невозможно, чтобы он снова забыл. Она вернулась в спальню и оделась, поправила простыни на кровати, оттягивая момент, когда ей придется всерьез заняться поисками ключа. Уже зная, что она там найдет. Опустившись на колени, она заглянула под кровать, циновки из морской травы впились ей в ладони и колени. Ничего.

В кухне она огляделась в поисках записки, которая подтвердила бы, что Энди не забыл о ней. Но казалось, она только сейчас вторглась в его жизнь — не было никаких следов доказывающих ее существование. Он просто забыл оставить ей ключ. Вздохнув, она открыла холодильник. Все выглядело немного иначе, чем то, к чему она привыкла. Пытаясь расшифровать этикетки на приправах, она заметила, как сильно ей не хватает языка. Как она зависит от слов, которые помогли бы ей, напомнили о том, что она любит и что не любит; ей приходилось тщательно обдумать различия между чеддером и эдамом, малиновым и клубничным вареньем. Нарезав хлеб, сыр и яблоко, она поставила на стол тарелку для завтрака и выложила на ее край несколько приправ. Она попробовала вызвать в воображении лицо Энди, но ей удалось вспомнить только обрывок его улыбки и прикосновение его рук к своей талии. Забыть совсем не трудно: все, что она знала о нем, стремительно отошло в прошлое, в настоящем же на первый план выступило его отсутствие.

Поев, она снова попыталась открыть входную дверь. Снова начало подниматься раздражение — как можно быть таким рассеянным? Неужели он начисто забыл о ней где-то на пути между кроватью и лестничной площадкой?

В гостиной она перебирала пластинки, посмотрела книги на книжной полке. Все названия на немецком, что несколько странно для преподавателя английского языка. Включив телевизор, она принялась «листать» каналы. Новости и музыкальные клипы. Выключила телевизор и бросила пульт на диван. Воздух в квартире казался спертым. Она понимала, что он такой только в ее воображении, но все равно хотелось открыть окно. Она попробовала открыть все окна по очереди, с возрастающим разочарованием дергая за ручки, но ни одна из них не поддалась. Во дворе не было никакого движения, и она не могла бы сказать, есть ли на улице ветер. Небо ободрало с себя краски до безликого серого цвета, до которого никому не было дела. До возвращения Энди оставалось не меньше шести часов.

Тишина окутывает утро. Ссутулившись, она держит кружку с кофе обеими руками, ее кофе неаппетитный и еле теплый. Кто был этот человек по имени Люк Уорм? Человек с неприветливым характером, скучный до тошноты? Ей вспоминается, как в детстве они с сестрой плескались, принимая ванну. С той самой сестрой, которая обязательно будет удивляться, почему она не прислала ей ни одной открытки. Помнит ли она тоже о тех ваннах? «Превращаюсь в чернослив» — так они обычно говорили, когда кожа на пальцах становилась сморщенной, по мере того как вода в ванне остывала. В глубине души Клэр до сих пор испытывает облегчение, когда сморщенная кожа на пальцах разглаживается и возвращается в нормальное состояние.

Она устраивается на подоконнике. Прижимается щекой и плечом к стеклу. В детстве она была в научном музее на выставке и услышала там гипотезу, что стекло — это жидкость, падающая с силой тяжести, когда выполняет свою задачу прозрачности. Его движение замедлилось до такой степени, что стало незаметным даже для самого внимательного взгляда. Ей хотелось, чтобы это оказалось правдой и, в конце концов, стекло образовало бы на подоконнике лужицу, впустив в комнату то, что находилось снаружи.