Берлинский синдром

Машинально она расковыривает одну из болячек на ноге, позволяя ногтям зацепить ее корочку. Она царапает болячку, сначала осторожно, затем все настойчивее и настойчивее, пока от подсохшей поверхности ничего не остается. Под ее вечно грязными ногтями липкая кровь. Когда она ложится спать, ногти у нее чистые, но когда просыпается, видит под ними темные луны, будто всю ночь работала в саду. У Энди ногти всегда белые и правильной длины, а у нее ногти неровные, кожа вокруг них сухая и в трещинках. Много лет назад она списала бы их состояние на химические вещества, с которыми имела дело в фотолаборатории. Теперь это их обычное состояние: она нервничает, ковыряет ими болячки. Иногда Энди подходит к ней, обнимает сзади, и она рассматривает свои пальцы, сравнивая свои и его руки. У него пальцы толще, ладони шире. Покрасневшие и раздраженные кончики ее пальцев кажутся совсем тоненькими рядом с его пальцами.

Она наблюдает, как по бедру стекает струйка крови. Кровь по ноге течет гораздо медленнее, чем дождь по оконному стеклу. Ей нравится, когда его нет рядом и она может смотреть на свое тело, по которому, убегая, скользит кровь. Перед его приходом она оденется, и, когда его руки ночью будут касаться ее ног, он ничего не скажет.

Оставив пост часового у окна, она включает проигрыватель. Поднимает его лапку и отпускает ее; попав на пластинку, лапка немного подпрыгивает, прежде чем становится правильно. Игла остается неподвижной, вращается только виниловая пластинка. Она и есть игла. В этом уравнении она — постоянная. Она выпрямляется еще больше. Она сильная: ее функция весьма существенна. Она изменяет этот мир: дорожки на пластинке ничего не значат для стороннего наблюдателя, и вдруг они превращаются в симфонию, наполняющую дом звуками и смыслом.

В ванной она рассматривает в зеркале свое отражение. Кожа бледная, лицо усталое, волосы отросли и выглядят жидкими. Она же игла. Она поднимает руки над головой. На плечах видны розовые пятна синяков. Словно пятна краски. Абстракция, изображенная на ее коже. Опускает руки и, когда нагрузка спадает с плеч, чувствует, как к рукам приливает кровь.

Если она игла, что же тогда Энди? Пластинка, делающая оборот за оборотом? Она хихикает, как ребенок, представив, как он кружится, раскинув руки. Нет. Он лапка этого проигрывателя, которая удерживает ее над всем миром. Он крепко сжимает ее и позволяет ее пальцам скользить по поверхности. Он держит ее неподвижно, ровно и достаточно далеко, чтобы она не пострадала.

Но она ужасно напугана. Это слово ударяет ее в грудь. Она делает шаг в сторону от зеркала. Ее отражение не выглядит испуганным, только мрачным. Она возвращается в гостиную. Глядя сверху вниз на проигрыватель, она видит размытое отражение своего лица. А что, если он отпустит ее, и она упадет в черный вихрь непрерывности этого мира пластинок? Она представляет себе, как пытается встать, а ее снова сбивает с ног, захваченную врасплох, когда поток всего, что она знает, вырывается наружу. Если ее выбросит с пластинки, ее тело ударится о стену и сползет вниз, к плинтусу. И останется там, незамеченное, закатившееся под диван. Она подружится с комочками пыли и потерянной мелочью. Возможно, во всем этом есть что-то такое, что можно сказать от имени иглы.

Она заметила его тень — мимолетное облако, несущее ненастье.

— Клэр?

Она не была уверена, что слышала свое имя, но видела, как его губы сложились в подобие улыбки. Стерео включено на полную громкость, и его голос терялся где-то между ударными и контрабасом. Он наклонился к ней, поцеловал в лоб, потом прошел через всю комнату к проигрывателю и снял иглу с пластинки:

— Как прошел твой день?

Не шевелясь, она продолжала лежать на диване, даже не повернулась, чтобы посмотреть на него.

— Довольно скучно, Энди.

Он ничего не сказал, и она заставила себя сесть, ожидая продолжения разговора.

А когда его не последовало, у нее вырвались более злые, чем она того ожидала, слова:

— Ты не оставил мне ключ! И я снова просидела весь день в квартире. — Итак, с трудом держа себя в руках, она ничего не могла поделать с едва сдерживаемым негодованием, прозвучавшим в ее словах.

— Я оставил тебе ключ! Лежит в ящике тумбочки около кровати.

Его незамедлительный ответ ошеломил ее и заставил вскочить с дивана.

— Что?

— Я оставил ключ в тумбочке в спальне.

Но она же искала там, в этом она была уверена. С решительным видом она прошла в спальню и открыла ящик тумбочки. Среди прочего в нем действительно лежал серебристый ключ.

— Я точно смотрела там.

Она вспомнила, как, открыв ящик, вытаскивала бумаги, чтобы посмотреть, нет ли ключа под ними. Разве не так? Но ключа там не было. Она повернулась к Энди, чувствуя нарастающее смущение.

С едва заметной усмешкой, он стоял, прислонившись к дверному косяку. Оттолкнувшись от двери, он преувеличенно пожал плечами и подошел к ней:

— Может, ты недостаточно внимательно смотрела.