Берлинский синдром

По утрам, отправляясь на работу, он оставляет сейф на лестничной площадке. Не хочет, чтобы в его отсутствие Клэр подбирала комбинацию к кодовому замку, даже не хочет думать о том, что она обязательно займется этим. Но в данный момент она ничем не занимается. Прошло уже несколько дней, когда она разговаривала с ним в последний раз. Она не произнесла ни слова с тех пор, как он повредил ей руку, и он уже отказался от всякой надежды что-то изменить. Медленно, но верно квартира превращалась в стеклянный колпак: ни звука, ни движения между ними. Будто они живут в совершенно разных пространствах, параллельных вселенных несмотря на все внимание, которое он уделяет ей. Разве он этого хотел? Он боится, что она может исчезнуть насовсем, и не знает, что делать, чтобы предотвратить это.

— Энди! Как дела? Что новенького? — Петер преодолевает стулья и столы на пути к своему шкафчику.

Энди смотрит на книгу, которую держит в руке. И никак не может вспомнить, хотел ли он взять ее с собой или оставить здесь.

— Так себе. А у тебя как?

Энди убирает книгу в шкафчик. Дома все равно не удастся почитать.

— Ой, знаешь, забот полон рот. — Открыв свой шкафчик, Петер достает сумку. — Слышал? Мы с Яной помолвлены.

— Поздравляю! — Энди опускает сумку и пожимает Петеру руку. — Очень рад за вас обоих.

— Это же здорово, правда? Знаешь, просто подумали, что пора.

— Отличная новость. — До Энди вдруг доходит, что это действительно отличная новость — тот самый предлог, которого ему так не хватало, чтобы не возвращаться домой. Когда вчера вечером он пришел домой, в квартире царил полумрак. Клэр лежала на диване, отвернувшись, и за весь вечер даже не пошевелилась. Ни когда он похлопал ее по спине, ни когда спросил, как ее рука, — Может, заглянем в бар и отпразднуем событие?

— Извини, Энди, не могу. Сегодня мы ужинаем с родителями Яны, и я уже опаздываю. — Петер усмехается. — Ты же понимаешь, каково это.

— Конечно. — Да он и понятия не имеет. Он представляет себе ужин с родителями Клэр. У нее вообще есть родители? — Ну, тогда в другой раз. В любом случае, Петер, поздравляю!

— Спасибо. — Петер спешит к двери. — Tschuss[16].

Энди берет сумку и выходит вслед за Петером в безлюдный коридор. Он хотел рассказать ему о Клэр, поделиться своими новостями, но как это сделать? Возникло бы слишком много вопросов. Что же он натворил? Он не может держать ее взаперти у себя в квартире. Нелепость какая-то. Да еще и преступление. Но есть ли у него выбор? И отпустить ее тоже нельзя. Он просто не в состоянии так поступить. Но все будет хорошо, и он знает, что так и будет.

Он вспоминает, какой Клэр была в тот самый первый день, когда читала на площади, и его охватывает неподдельная гордость. И теперь она принадлежит ему. Она дома, она ждет меня. В мыслях всплывают воспоминания, как она сгибалась пополам от смеха после их приключения в парке развлечений. Как она затащила его в душ, как ее обнаженное тело лежало, раскинувшись, на его кровати. Он вспоминает, как бинтовал ей руку: бессмысленно просто лежать с поврежденной рукой. Он ей нужен. Он должен быть с ней.

Каждый день, пока Энди на работе, она разбинтовывает повязку. Придерживая больную руку другой рукой, будто иначе та может упасть на пол, она поворачивает ее так и эдак, осматривая со всех сторон. Все еще не верится до конца, что с ней это сделал он, но доказательство неопровержимо. Первые два дня рука жутко распухла, казалось, что-то пробивается изнутри, старается выбраться наружу, и Клэр спрашивала себя, нет ли у нее перелома, а не просто смещения. Но опухоль прошла, и теперь видно, что кисть не останется бесформенной. С ней все будет в порядке. В полном порядке.

Как ее тело может так предавать ее? Когда синяки исчезают, рука остается укором. «Я иду на поправку, — словно говорит она. — Почему бы и тебе не сделать так же?» Она ловит себя на том, что ударяет ладонью по столу, когда расхаживает по квартире в поисках выхода. Позволяет ладони касаться стены, ударяет по подоконнику и чувствует удовлетворение, только когда боль дает знать о себе.

Он брал ее за руку. Прижимал ее руку к своей груди, будто желая утешить. Переплетал свои пальцы с ее, как это делают влюбленные. Она попыталась вырваться. Хотела, чтобы он отпустил ее, оставил в покое. И тогда он дернул за мизинец, и тот сразу же поддался, будто был в сговоре с ним. Никогда раньше ей не было так больно. Боль метнулась вверх по руке, как огонь, вонзилась в живот и вызвала слабость в коленях. И на мгновение перед тем, как она крепко зажмурилась, так что по векам заплясали белые алмазы, она увидела его лицо. Он улыбался. Разве не так было?