Что пошло не так? Когда ей следовало принять другое решение? Когда они познакомились? Когда она приняла предложенную ей первую ягоду клубники? Да, пожалуй, но она понимает, что провоцировала его не один раз. Когда стояла у него за спиной в книжном магазине, ведь так? Неужели он посчитал ее настолько одинокой, что она нуждается во всем этом? А может, когда пошла с ним домой, когда пила, когда раздевалась, когда они трахались? Но все это она повторила бы опять, все до единого. Она напрягает память, но там пусто: нет ни единого мгновения, которое предупредило бы о том, что он такой неуравновешенный. Ибо именно таким он и должен быть.
Но он не может быть таким. Это Энди, и он такой привычный. В его манере брать ее за руку, в его легкой походке. Он такой же, как и любой другой мужчина. Если бы не входная дверь… там, в конце коридора. Она как третий человек в их отношениях — тот, кто наблюдает, единственный, кто понимает, что происходит. Когда Энди на работе, ее тянет к этой двери. Она прижимает к ней ладонь, словно пробует отыскать и ощутить ее пульс, но дверь не выдает своих секретов. В этой квартире все такое неприступное.
Вспоминаются дни, которые были совсем недавно, до того как она встретила Энди. Все казалась нормальной. Она уставала от переездов: ей не нравилось постоянное ощущение, будто настоящая жизнь всегда происходит где-то в другом месте. Но сейчас стало гораздо хуже. Когда он уходит на работу, ей приходится сдерживаться, чтобы не окликнуть его.
Включив телевизор, она ждет репортаж о своем таинственном исчезновении, в ходе которого покажут шероховатую фотографию, предоставленную ее матерью. Но дикторы продолжают вещать своим низкими, хорошо поставленными голосами, будто никто и не пропадал без вести. И этот никто — она. Слушая радио, она задается вопросом: можно ли заставить его посылать сигналы, а не только принимать их? Жаль, что она не очень разбирается в том, как все устроено. Замки, цифровые комбинации и радиоприемники. Кажется, что немецкие голоса насмехаются над ней, они продолжают гудеть, отказывая другим в понимании, и она испытывает облегчение, когда находит волну, где безостановочно играет поп-музыка. Та самая, которую она никогда раньше не слушала, но ее привычность успокаивает ее. Музыка из кафе и магазинов одежды, и она знает, что другие люди тоже слушают ее.
Она монотонно барабанит по входной двери, прерываясь, только чтобы подтолкнуть потенциального слушателя к действию. Обувшись, она пинает дверь, снова, снова и снова, положив голову на руки, колотит ногой, как игрушечный дятел. Когда и это занятие не приносит никаких результатов, она отстукивает тот же ритм ложкой по радиатору. Надеется, что, если повезет, звук разнесется по трубам, проникнет в чужую квартиру, и жильцы поднимутся наверх, чтобы пожаловаться на шум. Хотя Энди говорит, что дом пуст и в остальных квартирах никто не живет. Если бы окна квартиры выходили на улицу, она могла бы разбить оконное стекло, кричать, размахивать руками, пока ее не заметили бы. Но квартира расположена вдали от улицы и проезжей части. Никто никогда не появляется в общем дворе, а на лестнице она слышала только шаги Энди.
Она вспоминает знаменитую фотографию 1961 года: пожилая женщина высунулась из окна дома на Бернауэр-штрассе. По одной стороне улицы дома располагались в Восточном секторе, но выйти из их подъездов означало бы попасть во французский Западный сектор. Даже несколько недель спустя, после того как колючей проволокой обозначили путь будущей Берлинской стены, люди все еще пытались бежать на запад от этих зданий. Сначала власти заблокировали двери квартир на Бернауэрштрассе. В конце концов окна заложат кирпичом. На фотографии группа людей ждет на мощеной улице, натянув простыню, готовые поймать отчаявшуюся женщину, в то время как восточно-германская полиция пытается втащить ее обратно в квартиру через окно. Клэр не знает, выжила ли та женщина.