Она слышит голос матери и голос сестры. Голоса архитекторов, с которыми работала, студента, которого взяла себе в помощники. Пытаясь переговорить друг друга, они меняются: одни становятся громче и непреклоннее, другие звучат тихо, но уверенно. Они советуют ей сохранять спокойствие, не расстраиваться. Она пытается выделить какой-нибудь один из них, но как только она узнает голос, другой начинает говорить громче, заглушая его. И стоит им начать, как она уже не слышит ни слова из того, что говорит Энди, и за это Клэр благодарна.
Вот он говорит: «Все к лучшему», и тут же вступают голоса, рассказывая, что все будет хорошо, просто нужно подумать. Выход наверняка есть. Она смотрит на него, когда он говорит с ней, и понятия не имеет, кто он такой.
Ночью, после того как Энди ложится спать, голоса набрасываются на нее.
Она не может уснуть, будто ее тело не нуждается во сне. Закутывается в одеяла, утыкается головой в
Она не привыкла к такому малоподвижному образу жизни. Днем она ходит по квартире, взад-вперед по коридору, по кругу обходит гостиную. Ей хочется карабкаться на мебель, бросаться на стены. Кажется, собственная кожа слишком мала для нее. Конечности разучились вовремя попадать туда, куда надо, ступни задевают друг друга. Она снова и снова щелкает пальцами здоровой руки. Не может оставаться неподвижной, и все же она уверена, что не двигается. Когда она сидит, то обнаруживает, что раскачивается взад-вперед, но глаза отказываются фокусироваться на чем-либо. Неважно, насколько глубоко она дышит, она чувствует, что ей не хватает кислорода. Такое ощущение, будто легкие совсем сжались, словно они знают, что никогда больше не вдохнут свежего воздуха. Она садится у горшка с растением и сосредоточенно дышит, желая, чтобы ее легкие не сдавались. Но все, чего она хочет, — это сдаться.
В субботу утром он готовит ей завтрак: раскладывает сыр и фрукты, нарезает что-то на ее тарелке. Но она не присоединяется к нему за столом, и в комнате раздается единственный звук — его одинокое жевание. Когда он включает стерео, то замечает, что она ждет, пока он пойдет в ванную, а потом выключает его. Ему вспоминается завтрак с отцом: они оба сидели, уткнувшись в газету, а глаза следили за страницей, пока руки подносили еду и питье ко рту. Если с ними завтракала мама, все было по-другому: она украдкой брала кусочки сыра с отцовской доски и в шутку хлопала его по руке, когда он пытался сделать так же. Обычно она наливала себе порошковый апельсиновый напиток, заменявший сок, но никогда не пила его, предпочитая только кофе и жалуясь на его вкус. И она чистила яйца, даже когда их только вынули из кипящей воды, быстрее, чем Энди или отец.
Клэр не притрагивается к своему завтраку, и вскоре его предвкушение проведенных вместе выходных заметно блекнет. И все же он уверен, что скоро она заговорит с ним. Окруженный ее безразличием, он занимается домашними делами. Ставит пластинки и меняет их после первого же трека. Пока он выскребает кухню и ванную, наслаждаясь резким запахом чистящего средства, от которого слезятся глаза и кружится голова, она выключает стерео, и ему остается только напевать самому.
После того как в квартире прибрано, он садится на подлокотник дивана и старается вразумить ее, но она отстраняется, прикрыв глаза и потирая руку в грязной повязке. Будто его вообще нет. У него возникает внезапное желание сжать руку в кулак, ударить ею в дверь, вызвавшую все эти неприятности, и почувствовать, как ее неподвижный отклик эхом отдается в руке и подтверждает, что он еще жив.
— Может, стоит снять ее?
Он протягивает руку к повязке, и Клэр с тоскливым видом отшатывается назад. Повязка грязная и пахнет, как мокрая собака; этот острый запах напоминает ему метро зимой.
— Сделать тебе новую повязку?