Берлинский синдром

Он спросит, как прошел ее день, и она ответит. Она спросит его, как прошел его день, и он ответит. Она будет задавать более сложные вопросы, а он все так же будет отвечать. Как в любом разговоре, который люди ведут в обычных обстоятельствах. Они оба будут шутить, как правило, о словах и произношении. Он будет учить ее, как что-то называется по-немецки, и она будет повторять за ним. Он улыбнется, если она повторит правильно, и именно ту улыбку она будет вспоминать, когда он выйдет из себя. Он остановится, посмотрит ей прямо в глаза и улыбнется. Она старается как можно чаще вызывать у него эту улыбку. Хочется, чтобы в запасе их было столько, сколько нужно.

Исчезновение времени связано с некоторыми закономерностями. Энди сразу возвращается домой. (Она привыкла называть эту квартиру «домом», потому что именно так она чувствует. Дом там, где находится сердце. Она полагает, что в этом высказывании есть доля истины, но не желает развивать эту мысль.) Итак, Энди возвращается домой. Один из них готовит еду. Если ее очередь, он или смотрит на нее с порога кухни, или идет к стереосистеме, чтобы поменять пластинку. Если готовит он, она сидит на скамье и старательно приманивает его улыбки.

После ужина они устраиваются в гостиной. Они похожи на двух собак, которые крутятся и вертятся, утаптывая траву, прежде чем улечься. Они сидят в гостиной и болтают. Именно эти разговоры удивляют ее больше всего, потому что они всегда разные. Интересно, откуда берутся новые темы? Будто каждый день приходит посылка с темами для разговоров, и они вместе открывают ее. Они говорят о людях. О местах, где бывали. Высказывают свои мнения обо всем. Они говорят о персонажах книг и как-то нерешительно о своих семьях (обычно с легкой иронией, будто члены их семей тоже являются персонажами), небрежно и отстраненно, и она задается вопросом, насколько им помогают эти небрежность и отстраненность.

Именно в такие моменты она забывает, что входная дверь заперта, и подозревает, что он тоже забывает об этом. Такие вечера напоминают те, какие у них были до запертой двери, и ее любовь к нему выплескивается наружу, и она чувствует себя ребенком, который отчаянно пытается спасти положение. Что гораздо лучше, чем чувствовать себя ребенком, который поднимает ложную тревогу.

— Откуда ты знал, что все будет именно так? — спросила она однажды вечером.

Он вопросительно посмотрел на нее:

— Что будет?

— Всё. С нами. Откуда ты знал, что, если я останусь, все будет именно так?

*

— Представь, что в чаще леса падает дерево. Если нет никого, кто услышал бы, как оно падает, оно не издает ни звука. Я нуждался в тебе. Не хотел падать в безмолвии.

Тогда она поняла, что он боится. И что он знает, насколько все это неправильно.

— Но ведь дело не только в том, что мы нужны друг другу, — сказала она.

— Ав чем же еще?

Теперь, часто замечая, что он замыкается в себе, она задается вопросом, не болен ли он на самом деле, преданный своим разумом. Она думала, что, возможно, он жесток или эгоистичен. Или чересчур серьезен, слишком увлечен работой и в порыве забывает о других. Большинство объяснений, которые она распространяет на Энди, часто дают в отношении маленьких детей. Интересно, не заведет ли его неустойчивое сознание в психоз, куда она не сможет последовать за ним. И еще неясно, к лучшему это или к худшему. И если это тот самый случай, то любовь ли она чувствует? Или только сострадание? Одно ли это и то же?

Она хочет помочь ему, сказать, что все будет хорошо и что она все понимает. Возможно, у нее получится помочь ему. Потому что, хотя и неправильно держать ее взаперти в этой квартире (она хорошо это понимает и напоминает себе об этом каждый день), она, пожалуй, сможет все исправить. Если она поможет ему не упасть, то, наверное, она делает добро, и это правильно. А раз так, ей больше не нужно волноваться. Не нужно исправлять сложившуюся ситуацию, пытаясь выбраться отсюда, потому что она помогает ему быть в порядке.

Ночью, когда он затихает, она подбирается ближе и прижимается к его спине. «Энди, с тобой все будет в порядке. С нами все будет в порядке. — Она спрашивает себя, почему „будет в порядке" тот предел, к которому стремятся люди. — Мы станем лучше, чем сейчас. Мы станем».

Она шепчет обещания, которые надеется сдержать. Она и есть тот самый ребенок, который отчаянно пытается спасти положение. Увидела струйку воды и шагнула к ней, чтобы заткнуть брешь. Она спасет Энди от него самого, от падения в молчании, и она сдержит потоки раздражения.

— Клэр, ты хотела бы ребенка? — спрашивает он.

Она замолкает, не донеся ложку до рта, в широко распахнутых глазах страх. Он буквально видит, как страх, будто туман, оседает на радужках ее глаз.

— Ребенка?

В последнее время у нее появилась привычка повторять за ним слова, будто она никогда не слышала их раньше. Словно в ожидании, что он научит, объяснит ей, что эти слова значат. Это повторение раздражает его. С какой стати он должен ей что-то объяснять?

— Да, ребенка.

Он не хочет играть в ее игру. Хочет говорить прямо. Не так уж это и трудно.