Беседы о литературе: Запад

Пройдут века, и Иоанн Златоуст, когда будет говорить о театре, повторит основные тезисы Платона. А его старший современник святитель Василий Великий прислушается к мнению Аристотеля. Итак, в течение следующих веков разные христианские писатели, те, кого мы почитаем теперь великими святителями и учителями Церкви, знаменитыми преподобными и аскетами, будут становиться то на точку зрения Платона, считая необходимым упразднить поэзию и изгнать театр из идеального государства (уже теперь не платоновского, а христианского), то на точку зрения Аристотеля, приходя к выводу, что читатель трагического поэта, переживая и мучаясь вместе с героем, выздоравливает от той самой болезни, которой страдает герой.

Кто-то из блестящих знатоков Еврипида возьмет все без исключения его тексты и выберет из них подходящие места, составив из семнадцати дошедших до нас пьес этого поэта восемнадцатую: «Христос-страстотерпец». Ни одного слова кроме тех, чтó есть у Еврипида, не будет вставлено в эту новую трагедию. Она вся состоит исключительно из цитат. Она смонтирована из больших, маленьких и микроскопических фрагментов текста, из семнадцати трагедий – восемнадцатая. В центре ее – Спаситель, страдающий за нас и умирающий на Кресте. Удивительный опыт христианской драмы, удивительный текст, составитель которого Еврипида не просто безупречно знал, но и бесконечно любил. Вот еще одно свидетельство того, что христианам в средневековой Византии античный театр иногда был очень дорог и очень близок.

Сегодняшнему православному греку античный театр тоже дорог и тоже близок. В античном театре сегодняшний грек видит что-то, напоминающее церковь. Когда мы входим в театр, то оказываемся перед орхестрой, перед площадкой, которая напоминает солею в православном храме. За орхестрой находится закрытая палатка, скенé. К скене ведут центральные, так называемые царские, ворота и боковые двери, справа и слева. На орхестре, близ боковых дверей, стоят два хора: левый и правый. В течение спектакля хор ведет диалог с героем. Стихи или поются, или читаются нараспев. Ясно, что византийское богослужение унаследовало от греческого театра, в смысле формы и распорядка, в смысле языка даже, очень и очень многое. И в смысле стихотворных размеров. Иоанн Дамаскин зачастую писал каноны, те каноны, которые и сегодня звучат в православном храме во время Всенощного бдения, ямбическим трúметром, размером греческой трагедии. А язык церковной поэзии, тот греческий язык, которым пользовались и Дамаскин, и Косма Маюмский, и другие церковные поэты, тоже весьма близок языку греческой трагедии. Подчеркиваю, в отличие от простого языка Евангелия, языка, связанного с теми галилейскими рыбаками, которые подарили Евангелие человечеству, язык литургический, язык канонов и стихир, ектений и молитв, читающихся во время богослужения, – это язык высокой поэзии, корнями уходящий именно в тексты греческих трагиков: Эсхила, Софокла и Еврипида.

Всё переплетается в нашей жизни. Можно по-разному относиться к этим древним поэтам. Можно их читать или не читать, но тот факт, что они, без сомнения, как-то присутствуют в нашей сегодняшней церковной жизни, неоспорим. Культура навсегда сохраняет в себе всё, хотя мы сами об этом далеко не всегда догадываемся.

Удивительно: те поэты, о которых я сегодня говорил, были современниками. Они лично знали друг друга и спорили друг с другом. Мы отстоим от них на два с лишним тысячелетия, живем совсем в другую эпоху и совсем в других условиях. Читатель сегодня выбирает то одного, то другого, то третьего. Для каких-то периодов современной истории самым близким и нужным оказывается Еврипид, для других – Софокл, для третьих – Эсхил. Итак, история не заканчивается.

Можно ли по поводу трагедии, случившейся в Новокузнецке, объявить минуту молчания в день похорон на Вашем канале? И можно ли безымянных поминать, этих убиенных 63-х человек?

Я думаю, что, наверное, можно. Так что спасибо Вам за Ваше пожелание. Что же касается молитвы о тех, кого мы не знаем по имени… Родные мои, но мы же должны, если мы христиане, помолиться о всех. В чине литургии Василия Великого так прямо и говорится: «Помяни тех, кого мы не помянули по неведению, по забывчивости или по множеству имен», – то есть из-за того, что не знаем этих людей по именам. Если мы, кстати говоря, возьмем чин литургии Василия Великого на греческом языке и вчитаемся в него, то увидим, что очень многие места в литургии теснейшим образом связаны с тем опытом, который вынес святитель Василий из чтения трагических поэтов, из чтения Эсхила, Софокла и Еврипида.