Беседы о литературе: Запад

Вот, я сказал сейчас, что в какие-то периоды истории читателю оказывается особенно нужным Софокл с его возвышенным образом красивого человека, с его размышлениями о смысле жизни, с его размышлениями о смерти и о старости (я имею в виду драму, которую Софокл написал уже глубоким стариком – «Эдип в Колоне»). А в другие эпохи людям оказывается особенно нужным Еврипид…

Так, скажем, в период Второй мировой войны удивительно близким и во многом современным для читателя поэтом оказался Еврипид с его «Троянками», где изображается ужас войны, где показывается впервые в античной литературе не радость победы, а трагическая сторона войны как страшной драмы. Действие от начала до конца происходит на фоне пылающей Трои. Одна за другой даются картины страданий и тех унижений, которым подвергаются пленные троянки. И ни одна следующая картина не похожа на предыдущую. Страдают все, но каждая пленница страдает по-своему. Читаешь эту трагедию, которая шла в полных залах во Франции в 1945-м, 1946-м, 1947-м годах, в новом французском переводе и вспоминаешь, как писал (в те самые времена, когда создавал эту трагедию Еврипид) историк Фукидид в своей книге о Пелопоннесской войне. Он пишет: «За время этой войны Эллада испытала столько бед, сколько она никогда не испытывала. Никогда не было взято и разорено столько городов, не было столько изгнаний и смертоубийств». Тот ужас войны, о котором рассказывает историк, изображен поэтом в его трагедии. Художник Полигнот, который написал огромную картину, изобразив на ней утро после взятия Трои, вложил весь этот ужас в глаза Поликсены, той юной дочери царя Приама, о которой я уже упомянул. Горе безутешных женщин в «Троянках» Еврипида передается удивительно остро, без какого бы то ни было теоретизирования, а как-то очень по-человечески. Поэтому в середине XX века из трех греческих трагиков читали в основном Еврипида.

На русском языке в настоящее время имеются все три великих греческих трагика. Их переводили и в XIX веке, но довольно мало и чаще не с греческого, а с французского языка. На рубеже XIX и XX столетий три трагика были переведены полностью. Эсхила, старшего из трех трагических поэтов, Эсхила, который пользуется языком архаическим, где очень много старых слов и элементов высокой поэзии прошлого, взял себе блестящий поэт, мыслитель и филолог, русский ученик Теодора Моммзена Вячеслав Иванов. Эсхил – это поэт действительно для него. Софокла перевел Фаддей Францевич Зелинский, а Еврипида – Иннокентий Анненский.

Есть ли в их трагедиях какой-то светлый луч, выход из этой трагедийной ситуации?

Спасибо. Замечательный вопрос. Во-первых, мне думается, что этот светлый луч в греческой трагедии увидел Аристотель, когда заговорил о катарсисе, о том очищении, которое переживает зритель, сидя в театре. Человек приходит в театр и там, смотря на сцену и вслушиваясь в слова поэта, становится лучше. Он, говорит Аристотель, выздоравливает, когда видит, как страдает герой. Выздоравливает от тех болезней, которыми этот герой болен. Лекарством для этого выздоровления оказывается поэзия. Вот, в сущности, почему я и заговорил о греческих трагиках сейчас, в ходе этой передачи.

Но есть среди дошедших до нас трагедий одна, очень непохожая на все остальные, которая плохо начинается и хорошо кончается, если уж Вы спрашиваете про светлый луч. Царю Адмету пришел час умереть – об этом рассказывает Еврипид. Но благодаря тому что царя этого с Аполлоном связывали особые отношения, у него появляется возможность остаться в живых, если кто-то из его близких согласится умереть за него. Он просит об этом отца, уже совсем старого и больного, но отец не согласен. Он просит об этом мать, но и та не хочет умереть вместо своего сына. Решается на этот подвиг его жена Алкеста. Только она просит мужа о том, чтобы он не приводил в дом к ее малым детям мачехи. Просит – и умирает. Дворец царя погружается в траур, и в это самое время в город, где правит царь Адмет, забредает Геракл после одного из своих подвигов. Греки – народ восточный, гостеприимный. Адмет приказывает угостить Геракла как следует, хотя дом погружен в глубокий траур. Раб приносит еду и вино, Геракл, уставший и подвыпивший, начинает рассуждать, обращаясь к этому рабу:

«Всем смертным людям суждена могила,
И никому не ведомо из нас,
Жив будет ли наутро. Нам судьба
Путей не открывает…
Сообрази ж – и веселись. За кубком
Пусть день один, да твой…»