Беседы о литературе: Запад

Вторая участь ждет людей, которые, быть может, совершили и тяжкие преступления, но потом раскаивались всю жизнь. У них есть надежда очиститься и выйти из Тартара, но только при одном условии – если их простят те, кого они обидели, убили или обманули. Надо сказать, что это точка зрения очень многих церковных писателей, и, наверное, не случайно, потому что ведь греческие отцы все или почти все читали Платона и во многом подражали Платону. Не только святитель Григорий Нисский, но и многие другие взяли у Платона и лексику, и терминологию, и стилистически использовали именно тот язык, который некогда сложился в результате философского творчества Платона, просто образы брали из него. Можно говорить (что и делается специалистами по патрологии) о христианском платонизме. Итак, эта мысль о том, что простить человека может только тот, кого человек обидел, что только тогда Бог может простить грешника, когда его простит тот, кому этот грешник нанес ущерб, кого убил, обидел или обманул – это, конечно, очень важная мысль, о которой мы нередко забываем. Итак, это вторая участь, которая ждет не только тех, кто совершил серьезные преступления, а затем раскаивался всю жизнь, – нет, она ждет и тех, кто держался середины: «Они обитают близ берегов Ахеронта, – говорит Сократ у Платона, – очищаясь от провинностей, какие кто совершал при жизни. Там они несут наказание и получают освобождение от вины».

Можно сказать так: то, чтó потом будет сказано святым Амвросием, или Киприаном, или святителем Григорием Двоесловом и другими христианскими авторами и отцами Церкви о Чистилище, то, чтó будет сказано католическими богословами Высокого Средневековья, в частности – на Тридентском соборе, уже содержится у Платона. В самом деле, конечно, речь здесь идет не о каком-то заблуждении западной, Римско-католической Церкви. Нет, здесь можно говорить о платоновском образе, который затем был усвоен христианами по-разному – по-своему его усвоил Запад, по-своему его усвоил Восток.

Но, конечно же, очень важно как можно внимательнее вчитаться в собственно платоновский текст, понять ту внутреннюю логику, которая за ним стоит. А стоит за ним прежде всего вот что. Платон был человеком, очень глубоко понявшим, что такое бессмертие. В сущности, никто так прекрасно и так глубоко не говорил о бессмертии, как сделал это Платон. И поняв, что это такое, прикоснувшись к этому чуду, Платон чувствует, что созданный для бессмертия человек – именно так говорится в книге Премудрости Соломона – не может быть от бессмертия отлучен, кроме как в самых крайних случаях. Но как помочь грешному человеку вырваться на свободу и обрести это бессмертие? На путях этих тяжелых размышлений и создает Платон ту картину посмертного существования человеческой души, ту картину загробного мира, которая здесь нарисована, пусть очень кратко, но, в общем, с исчерпывающей полнотой. Можно смело говорить о том, что всё, что будет потом написано отцами Церкви, всё, что будет потом написано христианскими авторами в жизнеописаниях святых, в разного рода легендах и сказаниях на эту тему – всё это уже сказано у Платона. И подчеркиваю: рождается эта тема на страницах платоновского «Федона» только по одной причине – потому, что Платон был удивительно задет бессмертием, Платон как никто другой глубоко понял, что это такое и как важно человеку бессмертие.

Красота бессмертия – вот основная тема не только диалога «Фе-дон», но и следующего за ним, значительно более позднего диалога «Федр», где о том же говорит Сократ. Уже давно умерший Сократ продолжает быть постоянным философским собеседником Платона, продолжает рассуждать, размышлять и спорить со своими современниками. Повторяю – Сократ, хотя он уже давно умер и давно, казалось бы, всё, что он некогда сказал, уже записано, истолковано и перетолковано, – нет, с точки зрения Платона, Сократ продолжает жить и продолжает быть собеседником своих учеников, уже теперь совсем других: выросших, много передумавших, изменившихся.

Итак, не будем спешить делать выводы. При слове «Чистилище» мы очень часто, подобно коню, на полном скаку встаем на дыбы и восклицаем в праведном гневе: «Католическая ересь! Поздний догмат латинян!» – и так далее. На самом деле это, с одной стороны, богословское мнение, которое, повторяю, присутствует в текстах у Амвросия, Киприана, Григория Великого или Двоеслова и у других отцов Церкви. В то же время это действительно точка зрения, догматически оформленная для Римско-католической Церкви на Тридентском соборе, но кроме того – это тот μῦθος, та притча, которую рассказывает Сократ у Платона, причем рассказывает ее буквально за два или три часа до своей смерти. В какой-то момент этот текст мы с вами можем истолковать как завещание Сократа, как его прощальную беседу. И над этим ведь тоже надо задуматься.