Беседы о литературе: Запад

  …Нетерпеньем горя, несется с холма крепостного
Лаокоонт впереди толпы многолюдной сограждан,
Издали громко кричит: «Несчастные! Все вы безумны!
Верите вы, что отплыли враги? Что быть без обмана
Могут данайцев дары? Вы Улисса не знаете, что ли?
Либо ахейцы внутри за досками этими скрылись,
Либо враги возвели громаду эту, чтоб нашим
Стенам грозить, дома наблюдать и в город проникнуть»,[182]

 —

восклицает Лаокоонт, но его никто не слышит. Он хватает копье и бросает его в деревянный бок коня.

                     …И в утробе коня потрясенной
Гулом отдался удар, загудели полости глухо.[183]

Сам стих этот гудит, как загудело пустое брюхо коня в тот момент, когда нанес по нему удар копьем Лаокоонт: «гулом отдался удар, загудели полости глухо».

Вот что представляет собой мастерство Вергилия как поэта. Действительно, второго такого поэта в Риме не было. Август выбрал автора для своей «Энеиды» верно. Ни Проперций, ни Тибулл, ни Гораций, никто другой не смог бы справиться с той задачей, с которой справился Вергилий.

Я напоминаю вам, что наша сегодняшняя беседа посвящена творчеству и философии Публия Вергилия Марона. Я сознательно употребил сейчас слово «философии», потому что сам Вергилий многократно говорил о том, что он хочет оставить поэзию и заняться философией. Но только Август не давал ему этого сделать. Август ждал от него «Энеиды» и требовал продолжать работу над поэмой.

И действительно, в «Энеиде» есть потрясающие места, прежде всего – история Лаокоонта, текст, фрагмент из которого я вам сейчас привел. Мы знаем о Лаокоонте не только по тексту поэмы Вергилия. Мы знаем о нем по замечательной скульптурной группе, которая дошла до Нового времени в довольно плохом состоянии, но была блестяще реставрирована Микеланджело Буонарроти.

                                                         …Змеи же прямо
К Лаокоонту ползут и двоих сыновей его, прежде
В страшных объятьях сдавив, оплетают тонкие члены,
Бедную плоть терзают, язвят, разрывают зубами;
К ним отец на помощь спешит, копьем потрясая,
Гады хватают его и огромными кольцами вяжут,
Дважды вкруг тела ему и дважды вкруг горла обвившись
И над его головой возвышаясь чешуйчатой шеей.
Тщится он разорвать узлы живые руками,
Яд и черная кровь повязки жреца заливает,
Вопль, повергающий в дрожь, до звезд подъемлет несчастный.[184]

Так описывает гибель Лаокоонта Вергилий. В сущности, всё это мы знаем, даже те из нас, кто никогда не держал в руках Вергилиевой «Энеиды», потому что всё это изображено в мраморной скульптурной группе «Лаокоонт и его сыновья».

Итак, поэма дописана. Пусть она не дошлифована до конца, но она уже существует. Однако поэт не просто недоволен тем, чтó получилось. Он считает, что «Энеида» не должна увидеть свет. Он велит своему другу Варию сжечь поэму, если сам не успеет этого сделать. Из поездки на Восток он возвращается умирающим, требует «Энеиду», чтобы сжечь ее, но друзья не дают ему рукопись. Вергилий умирает, оставив завещание, в котором просит не публиковать ничего из того, что сам он не издал при жизни. Из всего этого ясно видно, что свою поэму Вергилий ощущает как неудачу.

Это и понятно. Лирик и поэт, в начале своего пути именно как лирик утверждавший ценность индивидуальности, теперь он вынужден отстаивать категорический императив над-индивидуальности. Он призван воспеть власть Рима над миром и власть принцепса, а именно Августа, над Римом и миром. Религиозная философия великого поэта сталкивается с притязаниями политической власти на особую духовную роль в мире будущего. Именно для этого Август поручил написать «Энеиду» Вергилию, а не кому-то другому. Поэт, обладающий таким потрясающим мастерством, человек такой скромности, застенчивости и такого лиризма должен обоготворить государство, его идеологию и личность его главы.