Беседы о литературе: Запад

Вот этот послушнúк, укрытый в темной ризе,
Таит в себе любовь Франциска из Ассизи.
Покорный, набожный и преданный труду,
Он монастырские хранит цветы в саду.
Простой, – он любит их всей нежною душою,
Ласкает пальцы он их огненной листвою;
Цветы льют аромат и в жизнь его и в сны,
Он любит ради них и солнца, и луны
Сиянья чистые, и золотые звёзды,
Что в синеве густой свисают точно грозды.
Он плачет как дитя над молвью старых дней,
Что дьявола пята мнет лилии полей,
Что в беспредельности, почти неуловимы,
Среди прозрачностей витают серафимы,
Что сердцем чистые вдоль розовых дорог
Идут с маслинами и пальмами в чертог,
Где смерть приветлива и нежностью объята
К тем, кто надежд своих к ногам ей бросил злато.
Вот май; надел восток текучий ореол,

Туман жемчужных утр переполняет дол,

И даль перловая плывет, полна дрожаний,
В просторах плески крыл и трепеты сияний, —
Он дышит радостью и счастием как встарь,
Сам украшает он торжественный алтарь
В честь нежной, ласковой, благословенной Девы,
Что у него берет цветы, любовь, напевы.
Он грезит об одном: лишь обожать Ее,
Ей посвятить совсем всё существо свое,
Ту розу белую, столь чистую в просторе,
Что, кажется, она видала только зори,
Ту розу, что, когда придет последний час,
Взлетит в сады небес и скроется из глаз,
Расставшись с жизнию своей уединенной,
Не кинув лепестка в сады земли смущенной,
И аромат ее, земной покинув прах,
Прольется надолго в прельщенных небесах.[222]

Вот Церковь глазами Эмиля Верхарна. Она живет «молвью старых дней». Монах, такой чистый, радостный и прекрасный, «дышит радостью и счастием, как встарь». Он живет в своем маленьком мире, как будто XIII век еще не кончился. Вот она – логика начала XX века, вот оно – отношение, подчеркиваю, верующего и чистого человека к христианству на рубеже двух веков: девятнадцатого и двадцатого. И такие же, в общем, стихи (с поправкой на то, что она была русской и православной, а не фламандцем и католиком, как Верхарн) писала будущая мать Мария (Скобцова) – Елизавета Юрьевна Пиленко.

И вот в какой-то момент всё изменилось. И, наверное, можно сказать, почему подвижники XX века сумели загореться той же верой, какой горели апостолы, почему всё-таки это возрождение веры началось. Потому что в эпоху с XVII по рубеж XIX и XX веков людям в большинстве своем казалось, что в христианстве главное – обряд, в христианстве главное – богослужебный язык и стиль, церковные напевы – всё то, что так хорошо изображено в этих стихах о францисканском монахе у Верхарна, которые я только что прочитал. Евангелие, сама весть Христова уходили куда-то на второй план. Не только у нас, православных, не только у католиков, но даже у протестантов церковная жизнь была в какой-то степени независима от Евангелия: Евангелие существовало само по себе, христиане жили своей, не вполне связанной с Евангелием жизнью. А в XX веке была обнаружена именно евангельская природа христианства.

Меня в свое время очень смутила Ваша концепция слабости Бога, которая не была понята, по Вашему утверждению, в Средневековье, а была понята в XX веке, в частности, отцом Сергием Булгаковым и матерью Марией (Скобцовой). Я не совсем понял, что Вы тогда хотели сказать.