Беседы о литературе: Запад

Мир «Фламандок» с амбарами, сараями, свинарником и запахом свежевыпеченного хлеба – это мир, который уходит, его больше не будет. Мир монастырей с его колокольным звоном, с садами, в которых заботливые монахи выращивают плодовые деревья и удивительной красоты цветы, – это тоже мир, который всё больше и больше вытесняется куда-то на окраину жизни. Город-спрут заполняет собою всё.

Tentaculaire – таким французским словом называет Эмиль Верхарн город, от слова «щупальца» оно происходит. Это значит, что город распространяет на весь мир свои щупальца: город с рекламой, с трамваями и метро, город, в котором всё гремит, трясется, наполняется смрадом. Мир изменяется. Мир мало-помалу становится страшным:

Где золотилась рожь, маховики стучат.
По крыше церкви дым драконом вьется черным,
Мы движемся вперед, и солнечный закат
Уже не кажется причастьем чудотворным.[229]

Так говорит об этом изменении жизни, об этом новом мире Верхарн в одном из своих стихотворений. «И солнечный закат… et le soleil couchant N’est plus l’hostie en or divin». И солнце заходящее – оно уже не похоже на золотую гостию, которая застыла над миром. Гостия – это по-латински тот хлеб, на котором совершается таинство Евхаристии, хлеб литургии. Как хлеб Причастия сияло некогда над миром солнце, а теперь это сияние уже не видно, уже непонятно, незаметно и, быть может, его вообще уже больше нет. «Огромною преступною рукой машины исполинской и проклятой хлеба евангельские смяты». Les pains évangéliques – такие нивы, какие описаны в Евангелии: они еще вчера колыхались, они еще вчера благоухали. Сегодня же эту равнину съедает город-спрут. Как жить? Как не погибнуть? Как не сойти с ума? В этом мире не выжить, говорит Верхарн.

В борьбе всех против всех вовек душе моей
Не выжить! Мне конец! Стальным здесь пашут плугом,
Чтоб, сея золото, снять урожай гиней
На жарких нивах бирж. Ты треснута, надбита,
Душа моя! Твой гнев не удержать в груди!
Душа моя! душа, сошедшая с орбиты,
В негодовании палящем пропади![230]

Есть ли выход вообще? Есть ли выход из этого мира? Этот вопрос всё чаще и чаще задает себе Верхарн и, кажется, находит этот выход. Им оказывается наука. Одно за другим поэт посвящает свои стихи науке.

<…>
То строится науки зданье,
Стремящейся сквозь факты в даль познанья.

Вооруженный взгляд, не знающий преград,

Идет в глубины – к атомам, к светилам…
<…>
Здесь каждый действует с упорством смелым
В потоке общих дум, удач и неудач,
Один лишь узелок развязывая в целом,
Составленном из тысячи задач.
Все ищут, к истине вплотную все подходят.
Все правы – но единственный находит.[231]

Наука – кажется сегодня поэту – это то, что может спасти мир от разрушения. Неожиданно ключевыми словами его поэзии становятся такие, как science (наука), pensée (мысль) или les idées (идеи). Идеи оказываются животворны. Viviantes les idées! – восклицает поэт: животворные, животворящие идеи, они преобразуют мир. Мир, судьбу которого может спасти только l’avenir (будущее). В это будущее ведет своего читателя Верхарн, хотя, в общем, остается абсолютно непонятным: а что именно ждет человека в будущем и почему его спасет наука? Стихи эти с их наивной верой в прогресс, с их наивной надеждой на будущее и на науку, которая выведет человечество из тупика, – стихи эти сегодня кажутся очень несерьезными, с точки зрения их содержания. С автором (с его взглядами, я имею в виду) абсолютно невозможно согласиться.