Беседы о литературе: Запад

Но когда эти стихи читаешь и в них вчитываешься, вдруг понимаешь, до какой степени они прекрасны. И тогда останавливаешься и задумываешься: а чем же именно они так хороши? Что же именно в них привлекает? И оказывается, что это мир, солнце, небо, это безбрежная высота, которую видит поэт и в которую он зовет своего читателя. Это свет, льющийся, сияющий, всё пронизывающий и всё собой наполняющий. Это деревня, цветы, луга, леса. Это, повторяю, мир, в котором везде присутствует Бог. Это тот Angelus, вечерний Angelus, который несется над полями несмотря ни на что: несмотря на то, что города всё больше захватывают пространство, несмотря на то, что всё больше поднимается дыма из заводских труб и всё тяжелее и тяжелее гремят составы по железным дорогам. Несмотря на это всё мир остается прекрасным. И колокол так же звенит и так же зовет к молитве человека. Тот мир, который с такой любовью был нарисован Верхарном в первых книгах его стихов, мир, казалось бы, уходящий, уничтожить невозможно. Он продолжает жить, быть может, не всегда поблизости от нас, а иногда только в глубинах нашей памяти. Но именно в нем, именно благодаря ему человек обретает себя.

На закате дней поэт, безвременно и случайно погибший под колесами поезда, возвращается к тем ориентирам, с которых начал. Angelus, вечерний звон колокола; поле, благоухающее спелой пшеницей; коровы, возвращающиеся домой; запах свежего хлеба, и снова Angelus…

Поэт погиб, раздавленный тем самым городом-спрутом, о котором он так много размышлял и с которым он находился в таких трудных отношениях, с одной стороны, понимая, что за этим городом будущее, с другой стороны, не желая этого будущего. Верхарн как мыслитель, Верхарн как философ со своею почти детской в ее наивности верой в прогресс сегодня кажется уже очень несовременным. Но Верхарн-поэт, так удивительно чувствовавший мир, так поразительно изобразивший его красоту, продолжает жить. И он как раз (не мыслитель, а именно поэт) выводит нас из тех тупиков, в которых порой оказываемся и мы на пороге уже не XX, а XXI века.

Я напоминаю вам, что сегодня мы говорим о поэзии Эмиля Верхарна, бельгийского поэта, работавшего на рубеже XIX и XX веков; человека, который в начале века казался самым современным из поэтов; человека, который еще во время своего учения в Лёвенском университете поразил современников тем, что заговорил по-новому, абсолютно по-новому в своих стихах. «Коровница», «Lavacheure» – это стихотворение появилось в 1878 году, и именно оно привело к скандалу. Потому что запах скотного двора почудился в нем читателям. Я напоминаю вам, что Верхарн в первых своих стихах смутил читателя тематикой (я имею в виду «Фламандок»), а потом поразил, особенно русского читателя, темой города.

Значит, всё-таки Верхарн не справился с задачей?

Почему не справился? Мы с вами не можем, как мне кажется, говорить о таких больших поэтах, о больших художниках, мыслителях или ученых «он справился» или «не справился». Давайте не будем превращать наш эфир в школьный урок, во время которого учитель выставляет оценки: одному ставит «пятерку», другому «четверку», третьему «тройку с минусом», – и не будем ставить оценки ни Верхарну, ни Микеланджело, ни Леонардо да Винчи, ни отцу Павлу Флоренскому, ни кому другому.

Изумительная передача, отец Георгий, спасибо Вам огромное. Я хоть и германист, но слышала только имя Верхарна и ничего абсолютно о нем не знала.

Спасибо Вам. Я хочу напомнить нашим слушателям, что на немецком языке Стефан Цвейг написал замечательную книгу об Эмиле Верхарне[232]. Этот писатель дружил с Верхарном, бывал у него в гостях. Во время войны, оказавшись в стране, которая воевала с Бельгией, Цвейг узнал о смерти своего друга, написал это удивительное надгробное рыдание в прозе, маленькую биографию Верхарна. Найдите эту книгу и прочитайте ее непременно.

Простите, отец Георгий, но Вы не дослушали мой вопрос. Ведь у Есенина, в принципе, та же самая коллизия происходит, но он понимает, что надо справляться с ситуацией, может или не может он ставить эту задачу – он как раз размышляет об этом, а у Верхарна этого мотива даже нет – размышлять об этом или не размышлять. Он как бы приспосабливается к новой среде…