Беседы о литературе: Запад

«Я бросил щит на поле битвы, в то время как все остальные сражались, и убежал. Но зато я жив, а из них многие погибли». Итак, в прозе это было бы невозможно, а в стихах об этом рассказывается.

Еще один поэт, Анакреонт, повторяет эту историю, рассказывает, что и с ним однажды случилось то же самое, и он тоже однажды позорно сбежал с поля битвы. Если мы возьмем другого древнего поэта, Горация, то увидим, что он тоже постоянно рассказывает о себе что-то неприглядное. Это было в древности, но то же самое мы обнаружим и у поэтов современных. Что касается поэтов римских, римской элегии, то вообще это чрезвычайно показательный пример того, как поэты говорят о себе неприглядные вещи.

Так, например, Овидий постоянно рассказывает о своих любовных отношениях с чужими женами. «Что, – может спросить читатель стихов Овидия, – такое поведение одобрялось в Риме? Это было принято – так поступать, как поступал Овидий и его героини? Это соответствовало нормам общественной морали?» Нет. Разумеется, нет и тысячу раз нет!

И, наверное, когда Овидий был отправлен из Рима в далекую ссылку, пусть не основной причиной его изгнания, но одной из причин этого приказа Августа – уехать из Рима навсегда – были его стихи, которые действительно, с точки зрения общественной морали того времени, казались абсолютно неуместными, неприличными и шокирующими.

Поэт рассказывает о себе – не о том человеке, каким он должен быть согласно рекомендациям общества, а о том, каков он есть, и, может быть, иногда о том, каким он не должен быть. И в этом смысле поэзия по самой своей природе антиобщественна. Потому что настоящий поэт не рисует нам портрет идеального героя – это задача эпоса или оратора, который в своей речи призывает слушателей быть такими, какими бы их хотело видеть общество. Нет. Поэт рисует себя, может быть, даже чуть-чуть более плохим, чем он есть на самом деле. И именно поэтому Платон в своем знаменитом диалоге «Государство» изгоняет из государства поэтов. Платон считает, что в идеальном государстве места для поэтов нет, потому что поэты и их творчество провоцируют людей на дурное, разжигают в людях дурные страсти. Конечно, это не совсем так. Но и нельзя сказать, что Платон совсем неправ.

Действительно, настоящий поэт просто не стесняется говорить о том, чтó у него внутри. И в этом смысле поэзия сродни исповеди. На исповеди ведь человек говорит не о том, какой он хороший, а о том, что в нем плохого, о том, где болит. И как на исповеди абсолютно неуместна ложь или попытка приукрасить действительность или самого себя, так абсолютно неуместна эта ложь и в стихах. Она их сразу делает нечитаемыми. Стихи, в которых поэт лжет, отторгаются читателем, они не воспринимаются нами. Поэтому как на исповеди, так и в стихах человек говорит о боли, об отчаянии, о тоске.

Тема тоски удивительно глубоко раскрыта во французской поэзии Шарлем Бодлером, у нас – Николаем Платоновичем Огарёвым. Нет, Бодлер говорит не только о тоске. Он говорит о своем наркотическом бреде, как делал это Артюр Рембо. А иногда его поэзия превращается в пьяное бормотание, как это было у Поля Верлена. Поэт часто говорит о любви. И в сфере любовной поэзии тоже очень часто встречаются стихи, шокирующие читателя, стихи, которые кажутся читателю неуместными, слишком личными. У того же Бодлера очень много таких стихов.

Действительно, если поглядеть на любовные стихи глазами зрителя, то мы увидим, что они зачастую очень похожи на то, чтó влюбленные говорят друг другу наедине. И, наверное, Сталин, которого, конечно, нельзя назвать великим литературным критиком, по-своему был прав, когда сказал о книге стихов Константина Симонова, что ее нужно было издать всего лишь в двух экземплярах: для Симонова и для Валентины Серовой. Резко, почти так же резко, как Платон, сказал Сталин, но в чем-то он был прав. В поэзии, когда поэт касается любви, появляется такая личная нота, что, казалось бы, присутствие читателя здесь неуместно. И – продолжу я – только тогда поэзия становится настоящей, когда читателю кажется, что он присутствует здесь, хотя… лучше бы его здесь не было. Тогда это поэзия. А если мы просто читаем строфу за строфой и у нас не создается этого ощущения, значит, это еще пока не поэзия, а просто стихи.

Но всё-таки есть что-то, отличающее поэзию от шепота влюбленных. Что же отличает поэзию от простого разговора двух влюбленных, от того, чтó в электричке вам говорит подвыпивший сосед?.. Ведь чем-то отличаются слова этого человека в электричке от стихов Поля Верлена? Ясно чем: мастерством, искусством – вот чем отличается поэтическая речь от простого интимного разговора.