Беседы о литературе: Запад

Искусство, τέχνη по-гречески, ars по-латыни. В Италии я, несколько раз проезжая по одной из автострад, видел надпись, сделанную над дорогой, достаточно высоко. На несущей части моста было написано огромными буквами – так, что надпись начиналась слева и кончалась с правого края этого моста: «Я люблю тебя, Антонелла». Для того чтобы сделать эту надпись над дорогой с большим движением, над дорогой, которая с двух сторон огорожена колючей проволокой, туда надо было как-то забраться. Значит, наверное, ночью надо было подъехать сюда с подъемным краном или с какой-то машиной, у которой есть башня, с которой можно было стоя сделать эту надпись. Причем буквы очень большие, так что пришлось писать в течение достаточно долгого времени. Надпись начинается на одной полосе, а продолжается и кончается на другой полосе. Надо было, наверное, сначала с одной стороны подъехать для того, чтобы сделать первую половину надписи, потом – с другой, потому что правая и левая полосы отделены достаточно высоким барьером.

Итак, это тоже искусство – надпись, сделанная над автострадой, надпись, гласящая: «Я люблю тебя, Антонелла». И, честно говоря, с моей точки зрения, эта надпись уже представляет собой поэтическое произведение. Именно потому, что в нее вложено очень много искусства. Пусть не того искусства, которым нас поражают поэты, древние и новые, французские и греческие, русские и римские – но всё равно искусства. А искусство дает возможность абсолютно по-новому увидеть факт. Самый простой факт, оказавшийся в сфере искусства, начинает восприниматься нами по-другому. И думается мне, что не один из тех, кто проезжал по этой дороге, обратил на эту надпись внимание, и о чем-то задумался, и, быть может, на что-то стал смотреть по-другому. Не знаю, во всяком случае, эта надпись над автострадой – уже событие, и воспринимается она совсем не так, как бы она воспринималась, если бы была сделана просто на заборе или на стене дома.

Там, где искусство, присутствует катарсис, как говорил Аристотель, – очищение. Незадолго до смерти Виктор Гюго написал критическую статью о Горации, вошедшую в посмертный сборник «Post scriptum»; в ней есть такие слова: «Этот трус сделает вас храбрее. Этот распутник сделает вас чище и нравственнее, ибо, когда вы начнете читать его стихи, между вами и поэтом появится нечто, какое-то облако. Это облако есть поэзия, поэтическое преображение мира».

Если это настоящая поэзия, если поэт откровенен, если он не лжет, а говорит от всего сердца, и если он действительно мастер, – то с ее вхождением в реальность всегда связано поэтическое преображение мира. Мы читаем стихи – и становимся другими, и начинаем видеть мир другими глазами. Сколько людей рассказывали о том, как изменила их отношение к природе поэзия Фета! Сколько людей рассказывали о том, как изменила их отношение к жизни поэзия Пушкина! Можно называть разные имена, можно приводить разные примеры. Скольких людей своими печальными стихами сделала смелее Анна Ахматова! И Гораций – думается мне, что всё-таки прав Виктор Гюго, – очень многих своими стихами сделал смелее, хотя сам честно признался в своей трусости.

Итак, искусство, мастерство поэта – это нечто такое, что наделяет его слово особой силой, превращает обычный текст в зеркало, в котором мы и самих себя можем разглядеть, и мир увидеть лучше, если поэт действительно мастер.

Какое у Вас осталось впечатление от Лотреамона? Потому что для большинства людей этот автор просто сгусток мерзости. Как пробиться через этот первый пласт и увидеть за этим кажущимся великую боль и страдание?

Мне кажется, что та мерзость, о которой говорит поэт в своих стихах, всё-таки в той или иной форме всегда есть и в нас. И катарсис происходит, именно когда вчитываешься в такие стихи. Потому что, проходя от строчки к строчке, со страницы на страницу, словно через болото, понимаешь, что это болото, которое засасывает не только автора, но и нас с вами тоже засасывает. И часто бывает так, что поэт, сам погибая, выводит из этой трясины своего читателя. В этом смысле совершенно удивителен образ Вергилия у Данте в «Божественной комедии». Вергилий выступает в качестве проводника, проводит Данте по кругам ада и выводит его в конце концов к свету. Так же и любой другой поэт проводит своего читателя по кругам собственного ада. И в большинстве случаев всё-таки выводит к свету, хотя сам зачастую не добирается до конца, остается где-то на полпути.