Беседы о литературе: Запад

В своем прозаическом трактате, который называется «Пир», Данте размышляет о путях Божественного провидения, которое, как говорит поэт, во всём превышает ангельское и человеческое разумение. Пути его часто неисповедимы. Дальше, как бы листая римскую историю от основания города, историю Рима, написанную Титом Ливи-ем во времена императора Августа, Данте восклицает: «Кто скажет о плененном Регуле, посланном из Карфагена в Рим, чтобы обменять захваченных карфагенян на самого себя и других пленных римлян, что он был движим только [человеческой, а не] Божественной природой, когда после возвращения посольства отговорил сограждан от обмена пленными из любви к Риму и себе на погибель? А Квинций Цинциннат, которого сделали диктатором и увели от плуга и который по истечении срока своего служения добровольно от него отказался и вернулся к своему плугу? Кто скажет о Камилле, объявленном вне закона и сосланном, что он, явившись наперекор своим врагам, чтобы освободить Рим, а после его освобождения добровольно вернувшийся в ссылку, чтобы не нарушать сенаторского авторитета, сделал это без внушения свыше? <…> Вспоминая жизнь упомянутых и других вдохновленных свыше граждан, можно быть уверенными и считать очевидным, что столь удивительные деяния совершались ими не без некого озарения Божественной добротой, которое лишь умножило собою прирожденную их доброту. <…> Разве Бог не приложил Собственной длани, когда франки, захватив весь Рим, украдкой подступили ночью к Капитолию и об этом поведал голос одного лишь гуся? <…> И разве Бог не приложил Своей длани, когда неизвестный гражданин скромного положения, а именно Туллий, защитил свободу Рима, выступив против такого гражданина, каким был Катилина?»[77]

Итак, не только в христианской, а именно в языческой истории древнего Рима, по мнению Данте, тоже действует Божественное провидение. Бог, прикасаясь к людям, озаряя их Божественной Своей добротой, умножает таким образом их собственную прирожденную доброту. Здесь мы встречаемся с той же самой концепцией озарения человека Христовым светом, которая выражена в священническом возгласе во время литургии Преждеосвященных Даров. Так размышляет Данте. Так думает Церковь.

Но в Средние века сформировалась совсем иная точка зрения на человека – точка зрения, согласно которой нехристиан вообще не считали за людей. Отсюда стала возможна работорговля в эпоху великих географических открытий, когда «черных» людей, которые, естественно, не были христианами, взяв в Африке, сажали на корабли и вывозили в Новый Свет, для того чтобы там сделать говорящими орудиями, для того чтобы там их превратить в самых настоящих рабов. Ими торговать было можно – так считали люди того времени, – потому что они не христиане. Так стал возможен, именно благодаря этой средневековой точке зрения на таинство крещения, которое как бы делало человека человеком, геноцид в отношении индейцев в Америке и такой же геноцид в отношении сибирских народов во времена Ермака Тимофеевича и позже, в эпоху освоения Сибири.

Данте жил еще до великих географических открытий, но он заранее, как великий поэт – а поэт всегда немного провидец – сумел распознать ту опасность, которая уже тогда грозила Европе и европейской цивилизации: опасность увидеть в человеке, не просвещенном таинством крещения, в человеке, который никогда не слышал о Христе и ничего не знает о Боге, явившемся Моисею, что-то вроде животного, «недочеловека», с которым можно поступать по самым зверским и диким правилам, без всякого закона. Данте увидел эту опасность и прямо сказал о ней. Но только тогда он не был услышан, потому что казалось, что его размышления не соответствуют официальной церковной доктрине. Казалось, что его восклицание:

Ваш суд есть слово судей самозванных,
О, смертные! И мы, хоть Бога зрим,
Еще не знаем сами всех избранных,[78]

 —