Беседы о литературе: Запад

Затем, вырастая, становясь зрелым, человек осознает, что ему необходимы и другие качества: «ему подобает любить своих старших, от которых он получил и бытие, и пропитание, и знания»[122], подобает любить и своих младших. Ему также подобает быть мягким и, главное, честным. И чем более зрелым становится человек, тем больше, по мнению Данте, должна развиваться в нем честность.

В старости благородная натура обнаруживает потребность еще в одном качестве – в щедрости. Без щедрости и вне щедрости невозможна благая старость. «Старому человеку пристало также быть справедливым, чтобы его суждения и его авторитет служили светочем и законом для других»[123]. Древним философам, говорит он, казалось, что добродетель справедливости открывается как раз в старости, когда человек становится особенно мягким и благожелательным. Именно этой темой кончает Данте свое рассуждение о развитии личности. «Старости подобает быть благожелательной, рассуждать о хорошем и охотно выслушивать хорошее: ведь хорошо бывает рассуждать о хорошем тогда, когда ты сам благожелателен». Итак, в течение всей своей жизни человек формируется и развивается как личность в единстве своего сложного и временами очень противоречивого «Я» – в единстве, несмотря на все противоречия.

Вопрос в отношении «хлеба насущного». Еще Ориген сомневался в переводе слова «насущный» как «повседневный». Может быть, вернее было бы перевести это слово как «сверхсущный»?

Спасибо Вам. Да, конечно же, Данте, когда говорит о хлебе насущном как cotidiana manna, отталкивается от того латинского текста молитвы «Отче наш», который он знал с раннего детства: Panem nostrum cotidianum da nobis hodie. И не больше. Данте не был богословом, Данте не знал греческого языка, и поэтому, конечно, ту огромную святоотеческую литературу о термине ἄρτος ἐπιούσιος, «хлеб насущный», которая к его времени уже существовала, он тоже не знал. Не знал он ни писаний Оригена, ни мнения других отцов. Хотя, конечно, Вы правы, что слово ἐπιούσιος всё-таки, скорее, не cotidianus, не «ежедневный», а что-то другое. Но это очень большая и очень серьезная тема, которой когда-нибудь, может быть, мы посвятим специальную беседу.

Беседа одиннадцатая 28 января 1998 года

Сегодня мне хотелось бы вернуться к «Божественной комедии» и вновь поговорить о Данте. Поэт рассказывает о своем путешествии сквозь Ад, Чистилище и Рай не чтобы развлечь своего читателя – нет, он делает это для того, чтобы его читатель стал другим. Задача Данте, его дело, как скажет потом Дмитрий Сергеевич Мережковский, заключается в том, чтобы спасти читателя от Ада. Однако в этой поэме есть места, на которые мы не всегда обращаем внимание. Читая «Божественную комедию», мы бываем слишком захвачены величественными образами во всех трех ее частях, слишком захвачены страшными картинами Ада, судьбами конкретных людей, о которых здесь идет речь. Это и Паоло и его Франческа, и граф Уголино со своими несчастными детьми, это и другие герои «Божественной комедии», появляющиеся перед нами как в «Аде», так и в «Чистилище» и в «Рае». А есть места, на которые мы внимания почти не обращаем, и вот о них мне хочется поговорить с вами сегодня.

Это небольшие фрагменты текста – две, три, иногда четыре строки, не больше, – и все они начинаются со слова come, «словно», «как». Например:

И как скворцов уносят их крыла,
В дни холода, густым и длинным строем…[124]

Или в другом месте:

Как журавлиный клин летит на юг
С унылой песнью в высоте надгорной…[125]

Или дальше:

Как голуби на сладкий зов гнезда,
Поддержанные волею несущей,
Раскинув крылья, мчатся без труда…[126]

Или фрагмент из Дантова «Рая»:

Как птица, посреди листвы любимой,
Ночь проведя в гнезде птенцов родных,
Когда весь мир от нас укрыт, незримый,
Чтобы увидеть милый облик их
И корм найти, которым сыты детки, —
А ей отраден тяжкий труд для них, —
Час упреждая на открытой ветке,
Ждет, чтобы солнцем озарилась мгла,
И смотрит вдаль, чуть свет забрезжит редкий…[127]

Вот еще один фрагмент:

Как аист, накормив птенцов, кругами,
Витая над гнездом, чертит простор…[128]