Читаем Беседы с Чарльзом Диккенсом полностью

Конечно. Это Уильям Хогарт, вне всяких сомнений. Его сострадание к униженным, умение найти говорящие детали, способность изобразить убогость, не опускаясь до вульгарности, и прочные моральные устои его искусства — все это меня очень привлекает… несомненно, потому, что именно этих качеств я стремлюсь достичь в моем собственном творчестве! Одна серия его гравюр была выставлена у меня в гостиной на Даути-стрит, а сорок восемь его гравюр висят на стенах в Гэдс-Хилл-плейс. Идея истории Оливера Твиста как пути приютского мальчишки во многом навеяна сериями Хогарта, в которых каждая гравюра соответствует типичным этапам жизненного пути, — такими как «Карьера мота» и «Трудолюбие и праздность», — а также классической аллегорией Джона Баньяна «Путь пилигрима». Особенно меня восхищает способность Хогарта распознавать не только следствия порока и деградации, но и их причины. Возьмем его картину «Переулок джина», где шатающиеся дома демонстрируют причины пьянства отвергнутых обществом столь же впечатляюще, сколь и его последствия. Я считаю произведения Хогарта мощным лекарством от лицемерия. И во времена Хогарта винокуры были так же глубоко возмущены этой гравюрой, как сейчас наши современные шахтовладельцы, которые возражают не против прискорбного состояния шахт, а только против говорящих об этом иллюстраций[16].

* * *

[К столу принесли пунш]Еще пуншу, мистер Диккенс? А что вы скажете про последователей Хогарта?

Работы его последователей, Роулендсона и Гилрея, на мой взгляд, явно хуже. Несмотря на демонстрируемый юмор, многие оказываются унылыми и отталкивающими из-за присутствия громадного количества уродства. Оно не служит никакой цели, но дает неприятный результат. С другой стороны, меня восхищают работы Джорджа Крукшенка и Хэблота Брауна, Физа. Иллюстрации Крукшенка и Брауна так чудесно передают дух моих текстов именно потому, что и я, и они — мы все черпаем вдохновение в графической традиции Хогарта. Мои произведения, как и гравюры Хогарта, основываются на реалистичных деталях — подмеченных с сочувствием и юмором и с такой неизменной точностью, что они приобретают значимость символов.

* * *

Вы не могли бы подробнее рассказать о вашем сотрудничестве с этими художниками?

Иллюстрации были неразрывно связаны с созданием моих первых изданных книг — и остались важной частью большинства моих романов. Да, когда Джон Мэкрон обратился ко мне с идеей собрать мои первые вещи вместе, мы с самого начала планировали, что их будут сопровождать гравюры Крукшенка, а название книги — «Очерки Боза» — указывает на то, что они написаны на основе пристального наблюдения.

Моя следующая работа, «Пиквик», изначально была задумана как ежемесячная серия комических гравюр с охотой, рыбалкой и тому подобными развлечениями кокни, идея которых принадлежала художнику Роберту Сеймуру, однако на самом деле она с самого начала стала моим проектом. Я объяснил господам Чэпмену и Холлу, что ничего не понимаю в таких развлечениях, а потом придумал образ мистера Пиквика и создал ему приключения. Так что, как видите, заявление миссис Сеймур о том, что «Пиквик» своей славой обязан в основном ее покойному мужу — это просто чушь! А после смерти мистера Сеймура Хэблот Браун создавал гравюры по моим указаниям и на темы по моему выбору. И точно так же строилось мое дальнейшее сотрудничество с Физом.

* * *

Очень интересно. А скажите, как вы с Брауном работали изо дня в день? Как именно это происходило?

Перед началом публикаций я знакомил его с приблизительным сюжетом, что позволяло ему создать иллюстрацию на обложку, а в следующие месяцы он получал от меня сцены или персонажей для иллюстрации. После этого он делал рисунок и мог добавить собственные детали, но выбор темы и окончательное одобрение в основном оставались за мной.

* * *

Если не считать «Оливера Твиста» и «Тяжелые времена», вы постоянно сотрудничали с Брауном вплоть до написания «Повести о двух городах». А потом больше никогда с ним не работали. Почему?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Девочка из прошлого
Девочка из прошлого

– Папа! – слышу детский крик и оборачиваюсь.Девочка лет пяти несется ко мне.– Папочка! Наконец-то я тебя нашла, – подлетает и обнимает мои ноги.– Ты ошиблась, малышка. Я не твой папа, – присаживаюсь на корточки и поправляю съехавшую на бок шапку.– Мой-мой, я точно знаю, – порывисто обнимает меня за шею.– Как тебя зовут?– Анна Иванна. – Надо же, отчество угадала, только вот детей у меня нет, да и залетов не припоминаю. Дети – мое табу.– А маму как зовут?Вытаскивает помятую фотографию и протягивает мне.– Вот моя мама – Виктолия.Забираю снимок и смотрю на счастливые лица, запечатленные на нем. Я и Вика. Сердце срывается в бешеный галоп. Не может быть...

Адалинда Морриган , Аля Драгам , Брайан Макгиллоуэй , Сергей Гулевитский , Слава Доронина

Детективы / Биографии и Мемуары / Современные любовные романы / Классические детективы / Романы
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное