Беседы с Чарльзом Диккенсом

Наше сотрудничество себя исчерпало. Он стал небрежничать, а мой стиль изменился. Я начал работать с другими, более молодыми художниками, так как мои тексты стали насыщеннее, а в графике мода на гротескную карикатуру уступила место большей реалистичности. Это были Маркус Стоун, сын моего покойного друга и соседа Фрэнка Стоуна, и Люк Филдс, который сменил мужа моей Кэти, Чарльза Коллинза, когда тот заболел. В дальнейшем мои произведения иллюстрировали еще несколько художников, а некоторые другие стали моими близкими друзьями. Маклиз написал для нас с Кэтрин акварель наших — тогда еще четверых — детей, чтобы мы могли взять ее с собой в Америку в 1842 году. Стэнфилд создавал декорации для некоторых моих постановок. А Уильям Пауэлл Фрайт написал для меня портреты Долли Варден и Кейт Никльби. Я и сам время от времени позировал для портретов — самые удачные получились у Сэмюэля Лоуренса, Ари Шеффера, Даниэля Маклиза и Уильяма Пауэлла Фрайта, правда ведь?

* * *

Меня всегда восхищал портрет Маклиза. Ему удалось отобразить ту жизненную энергию, которая пронизывает ваши книги — и вашу жизнь.

А вы знали, что, когда гравюра с этого портрета была напечатана в «Николасе Никльби» в качестве фронтисписа, многие читатели решили, что это портрет Николаса, а не мой. Можно подумать, что вымышленный персонаж мог быть таким удальцом — ха, ха! — каким в те дни был я!

Приятели-литераторы и узкий круг дам

В начале 30-х годов, когда Диккенс был начинающим журналистом и автором очерков, он познакомился с романистом Уильямом Гаррисоном Эйнсвортом (1805–1882), чья романтическая история разбойника Дика Терпина, «Руквуд» (Rookwood), принесла ему известность. Эйнсворт убедил издателя Джона Мэкрона (1809–1837) напечатать сборник статей Диккенса с иллюстрациями Джорджа Крушкенка; так и родились «Очерками Боза». Эйнсворт и Диккенс стали хорошими друзьями, и позднее Эйнсворт сменил его на посту редактора ежемесячного «Альманаха Бентли». К этому времени Диккенс уже был знаком чуть ли не со всеми лондонскими писателями.

* * *

Как издатель «Домашнего чтения», а затем «Круглого года» вы оказались в центре мира нашей литературы. Я слышал, что в ваш круг входят Уилки Коллинз, Элизабет Гаскелл и Чарльз Рид, — но кем были ваши первые знакомые литераторы?

Я познакомился с Гаррисоном Эйнсвортом — на тот момент самым популярным писателем Лондона, — когда писал газетные очерки. Несколько лет мы с ним и с Форстером постоянно встречались. Чудесно проводили время как единственные члены клуба, который мы себе придумали и назвали «Церберовским клубом» в честь недремлющего трехголового пса из древних мифов. Эйнсворт часто звал гостей к себе в Кенсал-лодж, где жил после расставания с женой, и там я общался с компанейским Теккереем, мрачным шотландским философом Томасом Карлейлем и моим другом-художником Джорджем Крукшенком, который, пока не заделался трезвенником, был большим любителем выпить. Меня восхищают динамичные готические сюжеты исторических романов Эйнсворта, однако обвинение в том, что он романтизировал преступность в «Джеке Шеппарде», плохо отразилось на моей репутации, когда этот роман стал публиковаться в «Альманахе Бентли» следом за «Оливером Твистом». Гм! Пресса объединила нас как поставщиков «Ньюгейтского» романа, хотя единственным нашим сходством было то, что мы оба писали о преступниках, преступлениях и тюрьмах.

* * *

Вы упомянули Джона Форстера, который, говорят, собрался написать вашу биографию. Вы не могли бы подробнее рассказать о вашей дружбе?