Читаем Беседы с Чарльзом Диккенсом полностью

Конечно же они списаны с натуры! Разве может быть иначе? Мне очень нравилась Люси Грин (такое имя я дал ей в моем очерке «Городок Даллборо»), с которой я обручился в возрасте восьми лет во время сенокоса. То была истинная любовь! А в юности я был совершенно очарован Марией Биднелл: любил ее безумно! То, что я сказал о влюбленности Дэвида Копперфилда в мисс Ларкинс, было основано на моем собственном опыте: «Страсть лишает меня аппетита и заставляет постоянно повязывать самый новый шелковый шейный платок. Я нахожу утешение только в том, что надеваю свой лучший костюм и постоянно чищу ботинки».

Немалая доля очарования Марии пробилась в мой портрет Доры, жены-детки Дэвида. Однако, сговорившись со своей подругой Марианной Ли, Мария доводила меня до безумия, пока я наконец больше не смог выдержать — Господи, нет! — и прекратил это безрезультатное преследование. Спустя много лет она объявилась снова, и, хотя предупредила меня, что стала беззубой, толстой и уродливой[26], я был совершенно не готов к тому, чтобы увидеть ее настолько изменившейся. То, что было приятным кокетством у двадцатилетней девушки, стало (между нами) карикатурным у почтенной матроны тридцати пяти лет, и я отразил свое разочарование — надеюсь, не слишком сурово! — в портрете добродушной Флоры в «Крошке Доррит». Как я признался в частном письме герцогу Девонширскому, «у всех нас были свои Флоры (моя жива и чрезвычайно растолстела)»[27].

* * *

Вы были женаты много лет и у вас много детей. Знаю, что ваш брак закончился несчастливо, но вы ведь в состоянии поговорить со мной о вашей жене?

У нас с Кэтрин было много общих интересов, и в первые годы мы много вместе смеялись. Она умела принять гостей, с энтузиазмом участвовала в наших любительских спектаклях и составила книгу меню «Что у нас будет на обед?», основанную на наших собственных обедах, — ее несколько раз переиздавали. Но еще даже до нашей свадьбы мне приходилось то и дело ругаться с Кэтрин, чтобы она поняла, что я обязан много работать. Позднее она не смогла бы справляться с нашим домом, если бы не умелая помощь ее сестры Джорджины. Бедняжка Кейт после рождения каждого из наших детей долго недомогала и была в депрессии.

В последнее время она стала безнадежно толстой и апатичной, и наш брак сделался невыносимым. Несмотря на славу и богатство, я начал ощущать жуткую пустоту в жизни. Расставание могло бы пройти мирно, но Кейт, подстрекаемая матерью, начала распространять обо мне мерзкие слухи, что было непростительно. После этого я решительно отказался от всех контактов с ней. Если не считать трех коротких ответов на ее письма, я больше с ней не общался, даже после смерти нашего сына Уолтера.

* * *

Мне очень жаль… Кажется, ваши воспоминания о сестре Кэтрин, Мэри, остались более приятными?

О да! Мэри была чудесная молодая женщина — добрая, жизнерадостная и услужливая. Я искренне верю, что лучшего создания на свете не найти. У нее не было ни единого недостатка[28]. Ей сровнялось четырнадцать, когда я с ней познакомился, и всегда семнадцать, когда она умерла у меня на руках, Господи помилуй. В первый год нашей супружеской жизни с Кэтрин Мэри была частой и желанной гостьей в нашем доме. В один ужасный вечер, навечно врезавшийся мне в память, ей вдруг сделалось дурно после визита в театр, и на следующий день ее не стало. Врачи сказали, что у нее было слабое сердце. Мы с Кэтрин были убиты горем. У нее случился выкидыш, а я не мог писать, впервые за всю жизнь не предоставил очередные выпуски. Я написал эпитафию для ее могилы: «Юная, прекрасная и добрая: Господь в милости Своей причислил ее к сонму ангелов Своих всего лишь в семнадцать лет»[29]. Я всю оставшуюся жизнь носил ее кольцо. Много месяцев я каждую ночь видел ее во сне и глубоко сожалею о том, что мне оказалось нельзя лечь в могилу рядом с ней на кладбище Кенсал-Грин. Я намеренно растравил свою боль, чтобы описать смерть маленькой Нелл. Позднее, когда я жил в Италии, Мэри пришла ко мне во сне, закутанная в голубое, подобно Мадонне, и сказала, что римское католичество — это именно та религия, которая мне нужна. Очень странно, правда?

* * *

Раз вы настолько ее идеализировали, то, возможно, в таком видении нет ничего странного. Но между нами, мужчинами, разве вы не питали менее духовных чувств к другим женщинам, особенно когда ваш брак распался? До меня дошли слухи…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Девочка из прошлого
Девочка из прошлого

– Папа! – слышу детский крик и оборачиваюсь.Девочка лет пяти несется ко мне.– Папочка! Наконец-то я тебя нашла, – подлетает и обнимает мои ноги.– Ты ошиблась, малышка. Я не твой папа, – присаживаюсь на корточки и поправляю съехавшую на бок шапку.– Мой-мой, я точно знаю, – порывисто обнимает меня за шею.– Как тебя зовут?– Анна Иванна. – Надо же, отчество угадала, только вот детей у меня нет, да и залетов не припоминаю. Дети – мое табу.– А маму как зовут?Вытаскивает помятую фотографию и протягивает мне.– Вот моя мама – Виктолия.Забираю снимок и смотрю на счастливые лица, запечатленные на нем. Я и Вика. Сердце срывается в бешеный галоп. Не может быть...

Адалинда Морриган , Аля Драгам , Брайан Макгиллоуэй , Сергей Гулевитский , Слава Доронина

Детективы / Биографии и Мемуары / Современные любовные романы / Классические детективы / Романы
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное