Беседы с Чарльзом Диккенсом

Какое впечатление сложилось у вас об Америке? Соответствовала ли она вашим ожиданиям?

Ни одного короля или императора так не приветствовали и не преследовали толпы, не устраивали в его честь таких великолепных балов и обедов, так не старались угодить всяческие общественные организации и депутации[35]. Мне понравились те люди, с которыми я встречался, и виденные мной учреждения. Поначалу американцы показались мне такими же деликатными, тактичными и старающимися не обидеть собеседника, как самые лучшие известные мне англичане[36]. Страна показалась мне настоящей Утопией. О Господи! — я быстро умерил свой энтузиазм и пришел к более сдержанному мнению. Однако до конца моих дней я дорожил той дружбой, которая у меня там завязалась, и прежде всего дружбой с моим американским издателем.

* * *

Так вы говорите, что изменили свое мнение об Америке?

Да, мое отношение изменилось. Это было вызвано реакцией американцев на мой вполне обоснованный призыв к введению международных авторских прав. Друзья предостерегали меня против такого высказывания, но я счел это своим долгом — в поддержку американских писателей, а не только британских, — а ответом стала грубая брань. Я искренне полагаю, что немалая доля удовольствия, которое американские читатели получают от знакомства с популярной английской книгой, заключается в том, что автор с этого ничего не имеет. Это так «чертовски славно»…[37]

Вскоре я обнаружил, что американцы совершенно не уважают приватность, как и право человека на независимое суждение. На земле не найдется другой такой страны, где свободы мнений по любому вопросу настолько мало[38]. Их пресса — это чудовище развращенности.

* * *

Боже правый! И было что-то еще?

О да! Их железнодорожные вагоны натапливаются до адского жара, а окна запотевают от нескончаемого потока слюны из-за мерзкой привычки американцев сплевывать табачный сок. И помимо прочего, есть еще проклятая, отвратительная язва рабства. В южном направлении я добрался до Ричмонда в штате Виргиния, но вид рабства и сам факт пребывания в городе, где оно существует, причиняли мне подлинные страдания, и я повернул обратно…[39]

Сторонники рабства в Америке утверждают, что оно должным образом устраивается и контролируется «общественным мнением». Общественным мнением! Да именно это общественное мнение в рабовладельческих штатах и оставило рабов на милость их хозяев. Рабовладение — это мерзость, и наказание падет на голову виновника так же неизбежно, как Страшный суд…

* * *

Когда вы вернулись туда после Гражданской войны и освобождения рабов, положение сильно изменилось?

Раз заявить, что был поражен удивительными изменениями — моральными и материальными, — которые я наблюдал повсюду: в количестве заселенных земель, расцвете громадных новых городов и почти полном преображении старых, в приличиях и жизненных удобствах… И переменами в прессе, без развития которой нигде не может быть никакого развития. И поверьте, я не настолько заносчив, чтобы считать, будто за двадцать пять лет никаких перемен не произошло во мне самом и что мне нечего было узнавать и не надо было исправлять чрезмерные впечатления…

Притягательность отвращения

В эпоху глубочайших социальных перемен внимательному рассмотрению подверглось отношение к преступлению и наказанию. Взрывной рост населения, урбанизация и новые взгляды на личность и общество вносили свой вклад в дебаты относительно преступности, которая, похоже, в начале XIX века росла пугающими темпами. Акт о создании столичной полиции от 1829 года ввел организованную систему охраны порядка. Уголовное право и управление также заметно усовершенствовались. Диккенс в очень раннем возрасте познакомился с тюремным заключением, когда его отец оказался в долговой тюрьме Маршалси. Уже взрослым он регулярно посещал тюрьмы и полицейские суды, помогал следователям и даже подумывал стать мировым судьей.

* * *

Вы явно немало интересовались законами и их применением. Вы не могли бы рассказать мне что-то об этом интересе?

Извольте. После того как я закончил школу и до того как стал газетным репортером, я работал клерком в адвокатской конторе. В то время я подумывал о юридической карьере, то есть адвокатуре, и окончательно отказался от этой мысли только спустя двадцать лет. У меня была даже мысль, не стать ли мне мировым судьей.