Бесполезная классика. Почему художественная литература лучше учебников по управлению

Поводов для обиды Островский давал купцам немало. Особенно сильно им доставалось в начале его творческого пути. Например, честность крайне редко входила в список достоинств предпринимателей, которых он описывал в своих пьесах. Вот Большов дает Подхалюзину установки, тот же отчитывается о том, как доводит до сотрудников всю важность обсчета покупателей. Своего рода корпоративная культура, только извращенная.

Большов. ‹…› А вот ты бы, Лазарь, когда на досуге баланц для меня сделал, учел бы розничную по панской-то части, ну и остальное, что там еще. А то торгуем, братец, а пользы ни на грош. Али сидельцы, что ли, грешат, таскают родным да любовницам; их бы маленичко усовещевал. Что так без барыша-то небо коптить? Али сноровки не знают? Пора бы, кажется.

Подхалюзин. Как же это можно, Самсон Силыч, чтобы сноровки не знать? Кажется, сам завсегда в городе бываю-с, и завсегда толкуешь им-с.

Большов. Да что же ты толкуешь-то?

Подхалюзин. Известное дело-с, стараюсь, чтобы все было в порядке и как следует-с. Вы, говорю, ребята, не зевайте: видишь чуть дело подходящее, покупатель, что ли, тумак какой подвернулся, али цвет с узором какой барышне понравился, взял, говорю, да и накинул рубль али два на аршин.

Большов. Чай, брат, знаешь, как немцы в магазинах наших бар обирают. Положим, что мы не немцы, а христиане православные, до тоже пироги с начинкой едим. Так ли? А?

‹…›

Подхалюзин. Дело понятное-с. И мерять-то, говорю, надо тоже поестественнее: тяни да подтягивай, только, только чтоб, боже сохрани, как не лопнуло, ведь не вам, говорю после носить. Ну, а зазеваются, так никто не виноват, можно, говорю, и просто через руку лишний аршин раз шмыгнуть.

Большов. Все единственно: ведь портной украдет же. А? Украдет ведь?

Рисположенский. Украдет, Самсон Силыч, беспременно, мошенник, украдет; уж я этих портных знаю.

Большов. То-то вот; все они кругом мошенники, а на нас слава.

Не зазорно обвести вокруг пальца коллегу и партнера. Но, к слову, это не всегда можно рассматривать как сугубо корыстный интерес. Например, для Антипа Антипыча Пузатова из самой первой пьесы Островского «Семейная картина» это своего рода дружеская подначка профессионала, приятельский тычок, указывающий на то, что в делах не стоит расслабляться. Хотя и это заставляет его совеститься.

Отчего не надуть приятеля, коли рука подойдет. Ничего. Можно. Да уж, матушка, ведь иногда и совесть зазрит. (Чешет затылок.) Право слово! И смертный час вспомнишь. (Молчание.) Я и сам, коли где трафится, так не хуже его мину-то подведу. Да ведь я и скажу потом: вот, мол, я тебя так и так, помазал маненько. Вот в прошлом году Савву Саввича при расчете рубликов на пятьсот поддел. Да ведь я после сказал ему: вот, мол, Савва Саввич, промигал ты полтысячки, да уж теперь, брат, поздно, говорю, а ты, мол, не зевай. Посердился немножко, да и опять приятели. Что за важность!..

Впрочем, угрызения совести среди купцов Островского — явление очень редкое. Отношения между ними, как правило, жалости не имеют — промигал, значит, промигал, никто не виноват, даже если тебе в этом помогли. Антигерой пьесы «Бедность не порок» Африкан Коршунов не испытывает ни капли раскаяния, когда Любим Торцов — герой положительный — винит его в своем разорении.

Любим Карпыч. Ты помнишь, как я по копеечке сбирал; а помнишь ли ты, как мы с тобой погуливали, осенние темные ночи просиживали, из трактира в погребок перепархивали? А не знаешь ли ты, кто меня разорил, с сумой по миру пустил?

Коршунов. А ты сам чего зевал? Ведь тебя за ворот не тянули, любезный. Сам виноват.

Приказано выжить

Если кто и выясняет у Островского отношения с совестью, так это приказчики. Положительный, честный приказчик часто выступает в его пьесах оппозицией ошалевшим от денег купцам. Выбор у них в этом противостоянии согласно сюжету обычно не велик — либо поступить нечестно, либо остаться без работы и денег — «мостовую гранить». Аргументы в спорах с совестью у них, как правило, одинаковы. Вот, к примеру, Подхалюзин («Свои люди — сочтемся») решается захватить все имущество своего работодателя:

Ну, плохо дело! Не миновать теперь несостоятельным объявиться! Ну, положим, хозяину что-нибудь и останется, а я-то при чем буду? Мне-то куда деться? В проходном ряду пылью торговать! Служил, служил лет двадцать, а там ступай мостовую грани. Как теперь это дело рассудить надо? ‹…› Если и попользуюсь в этом деле чем-нибудь лишним, так и греха нет никакого; потому он сам несправедливо поступает, против закона идет. А мне что его жалеть? Вышла линия, ну и не плошай: он свою политику ведет, а ты свою статью гони. Еще то ли бы я с ним сделал, да не приходится.

Или приказчик Ераст («Сердце не камень») ввязывается в интригу против любимой женщины, которую ради наследства затеял племянник его хозяина: