Бесполезная классика. Почему художественная литература лучше учебников по управлению

С отношением к людям у кандидата тоже не все хорошо. Он, конечно, демонстрирует радушие, приветлив, но на местных смотрит свысока. Константин Иванович прибыл на родину с чувством собственного превосходства, пусть и не очевидного. Сказано же в начале рассказа, что приехал «попроповедовать, отдохнуть», а проповедник, особенно незваный, как правило, ставит себя выше паствы. Объяснять, что такое филфак для него все равно, что метать бисер перед свиньями. Наверняка Константин Иванович обиделся бы и поспорил с таким заявлением, но его отношение считывается именно так. И получается, что, отказывая сопернику в уважении, кандидат не только «открывается», предоставляя широкие возможности для дальнейших атак («Глебу нужно было, чтоб была — философия», это ведь отличное поле для демагогов), но и дает ему на них моральное право — «Не уважаешь? Так получай!».

Кандидат дезориентирован, но еще довольно твердо стоит на ногах. Тем не менее у него нет шансов. Как нет шансов закончить дело миром у лоха, позволившего гопнику вести игру по его правилам, или у беспечного пользователя соцсетей, решившего, что он умнее интернет-тролля. Может быть, и умнее, но он связан этическими нормами, стремлением к логике, избалован опытом конструктивных диалогов. Мастеру кунг-фу прилетает коленвалом от трактора «Беларусь». Потому что какого конструктива и соблюдения правил можно ожидать от того, чья задача «срезать», «щелкнуть по носу», самоутвердиться за счет оппонента, а не найти ответы на поставленные вопросы?

Капустин сыплет бессмысленными вопросами: первичность духа и материи, трактовка невесомости современной стратегической философией… Степень идиотизма возрастает, но понимает это, пожалуй, только Константин Иванович.

Кандидат искренне засмеялся. Но засмеялся один… И почувствовал неловкость.

Серия ударов приводит к тому, что гость начинает «плыть» и зовет на помощь жену.

Валя подошла к столу, но кандидат Константин Иванович все же чувствовал неловкость, потому что мужики смотрели на него и ждали, как он ответит на вопрос.

Похоже на кошмарный сон — только что было все хорошо и вдруг все против тебя. Хотят твоей крови. Кандидат все еще не понимает, что происходит, и пытается обратиться к голосу разума, но проваливается в пустоту:

— Давайте установим, — серьезно заговорил кандидат, — о чем мы говорим.

— Хорошо. Второй вопрос: как вы лично относитесь к проблеме шаманизма в отдельных районах Севера?

Если смеяться, то только над собой

Что делают люди, когда им страшно, но они еще не до конца это понимают? Они смеются. Абсурд пугает. Вот кандидаты и засмеялись. Чем снова дали повод думать о себе как людях надменных — им вопросы задают, а они… Этих-то поводов и ищет, выбивает из оппонентов Глеб Капустин. Их уже достаточно, но ему нужно еще, к тому же он чувствует себя хозяином ситуации, звездой вечера, и он продлевает удовольствие, продолжает упиваться обретенным превосходством, уже начинает продвигать собственные завиральные идеи, не имеющие, конечно же, никакого отношения не то что к философии, но и к здравому смыслу вообще.

Речь заходит о Луне, ее возможных обитателях и необходимости выстраивать с ними диалог. И вот наконец наступает звездный час Капустина:

…Дальше требуется объяснить, по каким законам я развивался, прежде чем стал такой, какой есть на данном этапе…

— Так, так. — Кандидат пошевелился и значительно посмотрел на жену. — Это очень интересно: по каким законам?

Это он тоже зря, потому что его значительный взгляд был перехвачен; Глеб взмыл ввысь… И оттуда, с высокой выси, ударил по кандидату. И всякий раз в разговорах со знатными людьми деревни наступал вот такой момент — когда Глеб взмывал кверху. Он, наверно, ждал такого момента, радовался ему, потому что дальше все случалось само собой.

— Приглашаете жену посмеяться? — спросил Глеб. Спросил спокойно, но внутри у него, наверно, все вздрагивало. — Хорошее дело… Только, может быть, мы сперва научимся хотя бы газеты читать? А? Как думаете? Говорят, кандидатам это тоже не мешает…

Униженный и оскорбленный

Константин Иванович, наконец-то осознав, что это «наезд», пытается контратаковать, пытаясь называть вещи своими именами, но и тут попадает впросак:

— Это называется — «покатил бочку», — сказал кандидат. — Ты что, с цепи сорвался? В чем, собственно…

— Не знаю, не знаю, — торопливо перебил его Глеб, — не знаю, как это называется, — я в заключении не был и с цепи не срывался.

Далее Капустин встает (а заодно и ставит всех односельчан) в позицию униженного и оскорбленного самонадеянными учеными москвичами, а потом рассказывает, в чем его особенность, так и не объяснив толком ее причин. В этом моменте можно увидеть еще один прием манипулятора: Капустин начинает говорить не от себя лично, а от имени «народа», что дает ему своего рода индульгенцию.

— Люблю по носу щелкнуть — не задирайся выше ватерлинии! Скромней, дорогие товарищи…