Без приглашения

А я так никуда уезжать и не хочу. Разве недостаточно того, что читаем газеты, слушаем радио? Не знаю, как другие, я своей жизнью довольна. Очень мне нравится, что у нас есть сепаратор, а Хартум сказал, что, если получит премию, купит стиральную машину. У нас в Кубачи их ни у кого еще нет. По-моему, они нужны пожилым, да и то больше для фасона: уж очень много требуют воды. Я слышала, в городах вода в каждом доме, стоит женщине открыть кран — и течет… Все это баловство, я и без того справляюсь, а для своих близких сил ничуть не жалко. Конечно, девушки, у которых есть братья и отец, — они еще до замужества стирают мужское белье, привыкают к этому. Мне сперва было трудновато. Особенно с грубым бельем Бахмуда. Так зовут моего свекра. Он очень хороший. Мне нравятся его добрый взгляд, и пушистые усы, и спокойная речь; для него я готова сделать что угодно. Полюбила я и свекровь. Называю ее мамой и чувствую, что она и правда вторая моя мама. Многому меня учит. Вот, например, я не знала, что луком можно стереть мушиные пятна с тарелок, висящих в музее. Не знала и того, как при помощи нашатырного спирта наводить на эмалированную декоративную посуду блеск… Ах, как богат музей Хартумова дома! В Кубачи даже самый бедный хозяин заводит в доме хоть небольшой музей. Был он и у нас — остался от отца и деда. Я помогла его разорить — разбила почти все тарелки и блюда. Правду говоря, моя мама никогда не рассказывала мне, для чего кубачинцы берегут всю эту старую и старинную утварь, для чего собирают и вешают на стену, для чего длинные полки по стенам заставлены в каждом доме подносами, ведерками-нукнусами, мучалами, кутками. Когда была девчонкой — так и подмывало меня выбросить всю эту древность в сарай. Мой отец требовал, чтобы все было чисто, не считался с тем, сколько сил уходит на ежедневную уборку. Главное же — ни папа, ни мама не сумели рассказать мне о том, для чего все это собрано, не вызвали во мне чувства восхищения красотой этих ненужных вещей. А Бахмуд пользуется каждой свободной минутой, чтобы рассказать о той или иной достопримечательности своего музея. Теперь я уже знаю, чем отличается саксонский фарфор от французского, и, конечно, никогда не спутаю китайскую перегородчатую эмаль с клуазонэ, хотя они и похожи. Я люблю слушать рассказы Бахмуда и уже приноровилась к тому, что он не учитель: задавать ему вопросы не полагается. Надо слушать, не перебивая, и отвечать, когда спросят. Но, может быть, потому, что мы с мамой жили одни, без мужчин, я все-таки иногда нарушаю этот закон. Знаю, что нельзя, но заговариваю первая или высказываю свои мысли. Никто мне не делает замечаний. Все нужно понимать по взглядам и намекам. Конечно, не везде так. Моя школьная подружка Райгонат со слезами рассказывала, что свекор и свекровь, стоит ей совершить даже ничтожный промах, орут и топают ногами, грозятся избить, если не станет понятливей. Правда, Райгонат вышла замуж за жителя аула Амузги. Там люди грубее. Все-таки кубачинцы — художники. Раньше я так не говорила, а теперь от Хартума знаю — все мужчины наши не только златокузнецы, но и художники, особые люди. Амузгинцы делают лучшие в мире кинжалы и сабли, сохранили секрет производства дамасской стали. Но что с того, они ведь не люди искусства, а всего лишь кузнецы и оружейники. Мы, кубачинцы, другой сорт — вдохновенные творцы. Не все, конечно, вдохновенные и не все творцы, но все должны к этому стремиться.