Без приглашения

— Тогда думай дальше! — И он ушел, бросив на меня свой раздутый портфель.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Ушел. Меня не позвал. Не спросил, не проголодался ли и я. Походка была решительная, твердая. Сильный и ловкий человек Яков Александрович Винский. Нетрудно представить такого на боксерском ринге. Но однажды решил: литература — лучший способ жить, кормиться, вращаться. Похоже, что удовольствие ему доставляет именно вращение. В кругу писателей, журналистов, редакторов. Дразнить их, подмигивать им, называть Сашей, Ваней, Алешей, Костькой. И еще он любит соавторство: вдвоем не скучно. Он жизнерадостный, и сам не желает скучать, и другим не дает.

«Думай, думай, Магомед! — говорил я себе, и что-то вроде азарта горячило мою кровь. — Думай, думай, Магомед, потом будет поздно, он осчастливит другого, а тебя отбросит, как отбросил Амину…»

Я раздувал в себе отвращение к новому своему приятелю, хотел бы вызвать в себе справедливый гнев, презрение к беспринципности, пошлости, цинизму. Но вот передо мной портфель. Солидный, прекрасной тисненой кожи, настоящая вещь. Не все ли мне равно, кто скроил его и сшил. Циник, прелюбодей, пьяница или добродетельный отец семейства? Вещь живет вне ее творца. А часто и вне его мыслей и убеждений. Толстой проповедовал вегетарианство и непротивление злу. Бальзак громогласно объявлял себя монархистом, презирал буржуазию, занимался спекуляциями и в горькие минуты неудач называл себя пролетарием, нищим…

Толстой, Бальзак, ты-то тут при чем?.. Давно проснулись птицы, в кустах дрались воробьи, голуби бродили возле моих ног, надеясь, что принес хлебные крошки. На Спасской башне пробило шесть раз. С аэродрома пришел первый автобус с интуристами. То и дело подкатывали к главному входу такси… Проклятый портфель! Сиди, сторожи… Наверно, у меня ужасный вид — посинел и весь распух.

Все это литература, да?

Я учился в седьмом классе кубачинской школы, когда наша учительница литературы вышла замуж и уехала в Баку. Вместо нее появился русский из Таганрога. Длинный, тощий, чудной. На первом же уроке ни с того ни с сего отозвался на дальний звон; узнав, что колокол оповещает о наступлении праздника весны, без разрешения завуча увел нас в горы. Я вспомнил приезжего учителя потому, что он первым открыл перед нами связь окружающей нас жизни с литературой. Учитель сказал, что литература — это все. Нам, мальчишкам и девчонкам, сказал, что все мы писатели, чем рассмешил безмерно. Однажды ткнул пальцем в сторону болтушки и щебетуньи Зейнаб Ибрагимовой:

— Что ты рассказывала своим подругам на большой перемене? Вас собралось много, все хохотали. Не смущайся, говори правду.

— Я? Не помню… Ах, да — наша корова лягнула ведро и пролила молоко. Я обрадовалась, что сегодня мама не заставит меня крутить сепаратор. Она ждала, что буду горевать. Заметив, что я нисколько не печалюсь, мама стала красной, как синьор Помидор, схватила за руку и потащила к сепаратору: «Крути, дрянь ты эдакая!» И стала лить в сепаратор воду…

— И все смеялись твоему рассказу?

— Не все.

— В Кубачи доят не в ведро — в глиняные цедила. И сепараторов нет, — поднялась первая ученица Райханат. — Зейнаб выдумщица, она вас морочит.

— Часто ты придумываешь разные истории, чтобы посмешить подруг? — спросил Зейнаб новый учитель. Он ничуть не рассердился.

— Часто, часто! — закричали девчонки. — Она у нас выдумщица.

— Писательница?

— По литературе у меня тройка, — потупившись, проговорила Зейнаб.

— И все равно ты писательница. — Учитель поднял длинный палец. — С самого раннего детства мы почти невольно подмечаем достойное внимания, а интересное рассказываем. Никто не расскажет: «Я шел по дороге». Но если увидит радугу… просто увидит радугу — обязательно расскажет тому, кто не видел. И о драке расскажет, и о слезах, и о радости. Каждый ищет интересное, запоминает, прибавляет от себя, рассказывает.

— Радуга была двойной! — вскочил я.

— Сегодня радуга была обыкновенной, — сказал учитель, и все поддержали его.

— Простая радуга…

— Нисколько не двойная!

— Даже не доставала до земли, половинка, не больше.

— Нет, целая.

Тогда я с вызовом крикнул:

— Двойная! Я двойную видел…

Учитель спросил:

— Тебе так хочется? Очень хочется?

— Двойная интереснее, — сказал я.

— Кто за то, что двойная интереснее, поднимите руки!

Половина учеников подняла руки. Другая половина кричала: вранье, сочинительство!..

Вот тогда-то я впервые узнал, что — с тех пор как себя помню, — хоть немножко, а сочиняю. Но рассказывал я редко. Не хватало смелости. Хотел, но не умел додумать свои сочинения до конца. И только через несколько лет понял, что бумага все терпит: напишешь, а потом вычеркнешь, и начнешь сначала, и опять вычеркнешь, а потом еще долго-долго думаешь и в конце концов приходишь к мысли: об этом людям рассказывать не стоит, люди ждут более значительного. Люди ждут от тебя правды, какую еще не слышали. Напиши им, что тебя взволновало, удивило, рассмешило, обрадовало или заставило плакать. Напиши так, чтобы и они с тобой вместе посмеялись или поплакали.