Без тормозов (СИ)

Я кривлю губы. Он беспокоится о собственном благополучии. Его бы тоже не расстроила моя смерть. Накручивая себя так, я выкрикиваю:

— А эта пощёчина? Как ты посмел меня бить? Кто ты такой, чтобы руки распускать? Меня вообще никто никогда и пальцем не трогал!

Я думаю сказать ещё много гадких вещей, но Сугуру вдруг хватает меня за плечо, вжимает лицом себе в грудь и глухо спрашивает:

— Ты хоть представляешь, как я испугался?

Я вздрагиваю и замираю, потому что слышу, как стучит в этот момент его сердце. Оно не может обманывать. Я глотаю подступивший к горлу комок и мямлю какие-то оправдания, хотя это как раз он должен оправдываться. Щека горит, в глазах покалывает, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зареветь. Его пальцы ворошат мои волосы, и он шепчет куда-то мне в затылок:

— Ну прости, прости, я не должен был так делать. Главное, что всё обошлось…

И мне от его участия становится очень стыдно за то, что я на него кричал.

Мы сидим так очень долго.

— У тебя кровь на рукаве, — потом говорю я.

Сугуру разглядывает манжеты, забрызганные кровью, и вздыхает:

— Придётся отдавать в химчистку.

Он сдвигает колено, чтобы вылезти из машины, но я удерживаю его за локоть:

— Сугуру…

— Что?

— Какие у тебя сегодня простыни? — отводя взгляд, спрашиваю я.

— Обычные.

— Постели шёлковые.

— Ладно… — И он пересаживается на водительское место.

Я приободряюсь.

За ужином Чизуо вдруг обращается ко мне:

— Что с твоей шеей?

Я клацаю зубами о вилку, настолько это неожиданно. А Чизуо ещё и обращает внимание на то, что у меня распухшая щека. Я проглатываю застрявший в горле кусок и очень надеюсь, что отец сделает ему замечание и избавит меня от необходимости отвечать. Щека у меня красная и припухшая, потому что Сугуру ударил не сдерживаясь, а на шее, должно быть, остались пальцы того парня. Но отец повторяет вопрос, и мне уж точно приходится отвечать.

— Случайность, — на ходу выдумываю я. — Сегодня у нас были занятия по самообороне. Я пропустил удар.

— По самообороне? — кривит рот отец. — Какая глупость! Тебе незачем посещать эти занятия. Такие проблемы решают телохранители. Ясно?

Я с облегчением соглашаюсь, и на меня больше никто не обращает внимания.

После ужина я ненадолго ныряю на кухню, чтобы наложить в пакет льда и приложить его к щеке. Лёд приятно охлаждает, и жар начинает спадать. Я держу его у лица, пока пакет не становится вязким и лёд не растает. Я гляжу на себя в зеркало и начинаю думать, что поступил опрометчиво. А если бы Сугуру не пришёл мне на помощь?

«Нужно быть осторожнее», — решаю я и обещаю себе, что больше не буду заговаривать с незнакомцами.

Щека пульсирует, я прикладываю к ней ладонь и понимаю, что Сугуру был во всём прав. Но меня до сих пор коробит его грубость, и я невольно начинаю придумывать для него наказания, одно лучше другого. Конечно же, я не в силах исполнить ни одного из них, но мысли об этом меня успокаивают и тешат моё самолюбие.

Нужно садиться за уроки, но мне сейчас не до них. Я делаю их абы как, отшвыриваю тетрадь и откидываюсь на стуле, растирая горло. Наверняка, я буду хрипеть ещё несколько дней, пока не восстановятся пережатые трахеи.

Маятник часов мерно отсчитывает время, я то и дело пересаживаюсь со стула на кровать и обратно, не зная, как убить время. Но вот часы бьют одиннадцать. Я переодеваюсь в пижаму и тихонько крадусь к комнате Сугуру.

Из кабинета отца просачивается свет. Должно быть, он ещё не ложился. Но это не беда: он никогда не проверяет меня, так что можно не бояться.

У Сугуру тоже горит свет. Я проскальзываю внутрь и обнаруживаю, что мужчина сидит в кресле с очередной книжкой, но не читает: нельзя ведь читать книжку вверх ногами, а именно так он её и держит. Меня больше интересует кровать. Я падаю на неё ничком, трусь щекой о простыню. Шофёр действительно постелил шёлк, бирюзовое постельное бельё, такое гладкое и прохладное на ощупь. Елозя по кровати, я добиваюсь того, что пижама слазит с меня. Я хватаю подушку и зажимаю её коленями, и шёлковая наволочка приятно холодит внутреннюю сторону моих бёдер.

— Эй, эй! — Сугуру не слишком доволен этим. — Прекрати. Мне потом на ней ещё спать.

Он поднимается и пытается забрать у меня подушку, но я крепко держу её за угол, и Сугуру падает на меня, ставя руки напротив моего лица, а колени — по обеим сторонам моих бёдер.

— Ну, что на этот раз? — спрашивает он.

Шёлк — это сигнал. Когда я прошу его перестелить кровать шёлком, это значит, что я хочу провести с ним ночь. Если я прихожу и вижу, что он в самом деле перестелил кровать, значит, он не против заняться со мной сексом сегодня. Я продолжаю елозить по кровати, стараясь выбраться из-под него, и обхватываю коленями его талию. Шофёр легонько наклоняет голову в знак согласия, и скоро его пенис мягко стучится в меня, заходя чуть глубже с каждой новой фрикцией.