Без зла

Везёшь их в больницу, жалкеньких, маленьких, скукоженных каких-то, бодришься... И понимаешь — ты теперь большой. Ты теперь за них за всех. И пусть хоть какие, кривые, хромые, лишь бы только живые. Все остальное — тлен.

А они всё меньше и меньше. И ты — не больше. Ты уменьшаешься вместе с ними. И все планы сужаются до немногого. Лишь бы жили... Хоть какие. Хоть как.

Если ваши папа и мама хоть чуть-чуть на что-то жалуются, не ждите, не спрашивайте, за холку — и в больницу. Пока хоть что-то можно изменить. Не будьте послушными. Это только навредит вам всем.

Надежда

Во дворе все её звали либо «Надя из последнего подъезда», либо «Надя, у которой сын наркоман».

Страшнее её в доме, где живут мои родители, никто не жил. Ни родители больных детей, ни жёны и матери алкоголиков.

Сын, лет с тринадцати присевший сначала на клей-водку-папиросы, быстро достиг уровня колющегося торчка (тогда их много было, возле каждого мусоропровода шприцы и ампулы в изобилии валялись) и начал методично выносить из дома небогатое барахлишко, которое мама его заработала, отмывая пару контор и подъезды.

Когда мама начала сопротивляться — сынок маму бил. Бил как надо, не скупясь, до больничной койки. Выносил всё. Однажды, с такими же лихими дружками, на верёвках с четвёртого этажа спускали кровать и холодильник.

Праздники для мамы Нади устраивали правоохранительные органы, забирая сыночка на несколько коротких лет за кражи. Мама Надя расцветала, поправлялась немного, веселела лицом... пока сынок не освободится. И всё по новой: избиения, распродажа всего имущества за дозу. По кругу. Много-много лет.

В прошлом году у Нади был большой праздник — сыночка посадили на десять лет. Только она уже ничему не радовалась. Из-за постоянных стрессов стало сдавать сердце. Страшно отекали ноги, она ходила уже постоянно в огромных мужских ботинках, часто останавливаясь, чтобы отпустила одышка. Работала до последнего, хотя уже и на пенсии была лет пять как.

А потом она тихо умерла в своей квартире. И каким-то странным образом пропали её небольшие накопления, и никто из родных не забрал её из морга, потому что хоронить за свой счёт никто не захотел.

Соседи по дому, когда хватились, оказалось, что уже слишком поздно: Надю похоронили как безродную, где-то на городском кладбище, где хоронят никому ненужных, ничьих людей.

Вот такая судьба у человека.

Плацкартный вагон

Мало что так быстро сближает людей, как плацкартный вагон в поезде дальнего следования. Здесь быстро знакомятся и также быстро расстаются. Обмениваются ничего не значащими фразами и тут же выворачивают наизнанку друг перед другом душу.

Плацкарт хорош ещё тем, что в трёх обычных мужичках в трениках и майках-алкоголичках ты никогда не распознаешь директора крупной фирмы с двумя замами, которые попали в это абсолютное социальное равенство совершенно случайно, по той же причине, что и ты, — боязнь летать.

Купе все распроданы, а ехать нужно «кровь из носа». И рядом с их умопомрачительными ботинками абсолютно на равных стоят резиновые китайские шлёпки соседа сверху — строителя-вахтовика Виктора, который, «напровожавшись по полной», храпит в гармоническом мажоре контроктавы, благоухая «Оболонью» и «Жёлтым полосатиком».

Тут же сидит девочка-веточка, тонюсенькая, невесомая вся (хотя постоянно ест, зараза такая). Не поверите, вахтовик-музыкант. Она на месяц уезжает в Москву из Барнаула, поёт где-то (я не стала выспрашивать, где), а потом месяц на заработанные деньги живёт в Барнауле с мамой и сыном, а поистратившись, опять в Москву на заработки.

В соседнем отсеке царствует прекрасный и невероятно авторитетный Геннадий, со звёздами на коленях и татуировками такой сложности и энциклопедической насыщенности, что невольно начинаешь уважать человека, хотя бы за его терпение. Он вежлив, галантен и невероятно начитан — в общей сложности семнадцать лет по тюрьмам, а библиотеки в пенитенциарных заведениях, как я теперь знаю, очень и очень хороши (вот куда надо отправлять ставшие ненужными на воле домашние собрания сочинений).

Ближе к вечеру первого дня все, хорошенько выспавшись на ортопедических жёстких полках, начинают потихоньку общаться. Совместно пьют чай, угощают друг друга «чем Бог послал».

«Звёздный» Геннадий очаровывает соседку, молодящуюся брюнетку в изумрудной бархатной пижаме. Гена ей нравится, и звёзды нравятся, это видно. Она внимательно его слушает и смеётся в правильных местах таким очень женским смехом, с затейливыми обертонами. Приятно посмотреть. Может, что-то у них получится?

Из разговора понятно, что оба одиноки и не совсем устроены. А вдруг? Нет, не случилось. Геннадий выходит ночью, не спросив, по всей видимости, у дамы номерочка и не оставив свой. Она огорчена по-настоящему. Её, такую милую весь день, начинает раздражать буквально всё, и теперь она не воркует, а визгливо выговаривает соседям, которые то громко говорят, то громко спят. Жалко её.