Без зла

Девы оказались дельные. Со вниманием выслушивали о сложной судьбе Оптимуса Прайма, тяготы строительства миров в Майнкрафте переживали, как свои собственные, внимали. Розовые косицы, на правах старшей жены, по-хозяйски распоряжались имуществом гусара и его молчаливой мамаши.

Кульминация брачного пира случилась в момент, когда гусар непринуждённо потребовал из семейного бюджета свою долю, дабы оплатить девам посещение душа. (На сердце матери, ни разу до этого не замеченной в скаредности, начали расти чёрные волосы. Четыреста пятьдесят рублей! Не считая газировки и чебуреков!) Пораскинув мозгами, матерь поняла, что платить-таки придётся, и выудила из-за пазухи влажную пятисоточку.

Выходя в Екатеринбурге, наяды долго обнимали увешанного их сумочками гусара Меньшикова, обещали слать «Вконтакт» сообщения и желали ему прекрасного лета. Гусар, распушив единственный ус, принимал комплименты и всячески изображал взрослость.

Одинокая. Всеми позабытая. Никем не отблагодарённая женщина сидела у окна, вырывала с корнем из сердца чёрные волосы жадности и жалости к себе.

Вернувшийся ребёнок положил перед истерзанной матерью читанный томик Стивена нашего Кинга, новые розовые наушники со стразиками на пипках и шоколадку «Твикс». «Это тебе, мам. Девчонки сказали, что ты у меня — лучшая».

И тут, понятно, материнское сердце оттаяло. Пора и поспать...

Мама — красавица

На кухне стоит стол. У стола стул. На стуле сидит женщина, разглядывает себя в зеркале, стоящем на столе.

Нда... Хорошее лицо. Сразу видно — любит хозяйку. К празднику готово. Нос украшен двумя (что не тремя-то?!) пурпурными прыщами-гигантами, под левым глазом синяк, под правым — мешок. (Хоть бы подарки туда положили, что ли?!) Это что за ямы?! Поры?! Да когда вы так расширились-то?! К праздничку, чтоб «крэмы» поскорей всасывались?! А-а-а... Мама! Что это?! Что это такое большое и белое торчит из-под лица?! Третий праздничный подбородок... Фу, какая мерзость... Ты когда так вырасти успел?! Зачем ты вообще здесь?! Кыш! Пошёл отсюда в свою подбородковую страну! Я тебя не звала! Вон отсюда! Дверь там! Всё... Всё... Я урод. Праздника нет. Деда Мороза нет. Ничего нет. Будущее в тумане и чадре.

— Мам, ты с кем разговариваешь?

— С лицом своим страшным. Теперь у тебя самая страшная в мире мать, котик.

Мальчик наклоняется к матери, из-за плеча вглядывается в зеркало.

— Да, мам, ты тут страшная. Правда.

Переворачивает зеркало другой, неувеличительной стороной.

— А вот теперь опять не страшная. Ты его зачем такое купила? Оно увеличивает лицо в десять раз. А так ты у меня красивая.

Женщина прищуривается. Потом улыбается. Как хорошо, что есть кому повернуть зеркало правильной стороной. И как хорошо, что праздничные прыщи теперь в десять раз меньше. Сколько их там? Два? Отлично! Примета есть такая юношеская — если на носу вскочил прыщ, то значит, что кто-то в тебя влюбился. А тут целых два. Эх, чего ж они малюсенькие такие?

Земля обетованная

Все мы переживали тяжёлые времена, и я не исключение. Лет эдак восемь назад существовала я в состоянии невероятного финансового коллапса, работая при этом, как раб на галерах. Исправно ходила в три места на работу, но всё шло, как у того лося из анекдота: «Что-то я пью-пью, а мне всё хуже и хуже».

Экономика моя была настолько экономной, что лишняя поездка в общественном транспорте воспринималась как сказочное путешествие. Колготы рвались, штопались, рвались от этого ещё сильней, и конца-края этому всему не было видно. В общем, нищета обложила лютая. Я бы сказала — абсолютная. А тут лето за летом, все кругом наряжаются Наташами и едут в Турцию и Египет, а некоторые так и вовсе на Санторини. И шлют оттуда фото в павлиньих парео и без. А я такая работаю. И от работы этой беспросветной становлюсь ещё бедней. Что это было, до сих пор не пойму, какая-то чёрная дыра в биографии.

И тут, в один момент, подворачивается мне невероятный калым. Из ниоткуда. И через месяц в моих натруженных мозолистых руках появляется сумма в две (две!) тысячи долларов. Я становлюсь миллионером. Одномоментно. И когда я шла в своих драных колготах и стоптанных сапожоньках домой, а в моей суме из кожи старого дерьмантина лежали эти великие деньжищи, ощущение, что я могу купить теперь весь мир, было абсолютным.