Безмолвный Крик

Прищурившись, он довольно осмотрел почти убранный двор и пустую улицу. Я прикинула, сколько времени у него заняла работа. Около часа? За этот час мне удалось хотя бы немного отдохнуть. Теперь мы оба наслаждались утром, тишиной и молчанием, а я – необъяснимым спокойствием впервые за долгое, очень долгое время.

Вик заткнул свою жёлтую перчатку туда, где уже была точно такая же, – за кожаный ремень специальной рабочей сумки, пристроенной на бедре, где он хранил что-то по мелочи. Я видела в её старых оттопыренных карманах связки ключей, отвёртки, складную ручку швейцарского ножа, мультитул, маленький огрызок верёвки… Интересно, где ещё он подрабатывает?

– Чинить что-то собрался? – кивнула я на сумку, прокатывая горячий кофе на языке.

Вик пожал плечами и шумно отпил из кружки.

– К-каждый раз то тут, то там. В городе много работы, которую н-никто не хочет делать. – Он потёр выбритый висок и снова опустил нос в кружку.

– Для уборщика ты что-то слишком франтишь, – улыбнулась я, кивнув на его волосы. – Причёска у тебя очень стильная.

– Это всё бабуля, – улыбнулся Вик в ответ, и в его настороженных тёмно-серых глазах, где всё время стыло неосознанное ожидание грубой шутки или тычка, разлилось тепло. – Она приучила. Да и ты, может, слышала про стрижку «могавк».

– Значит, ты постригся в дань уважения своему племени? – Я выпучилась на Вика.

– Думаешь, это странно?

– Да нет. Вовсе так не думаю.

– Сознайся! – хохотнул он и покачал головой. – Все думают, что это странно. Каким обычно п-представляешь себе уборщика?

– Ну, – я хмыкнула и протянула ему тарелку; мы одновременно взяли с неё бутерброды, – наверно, среднего возраста или старше. Обычным… хмурым… недовольным жизнью… дядькой. Ты понял.

Вик рассмеялся. Затем щедро откусил от бутерброда, смешно надув щёку.

– Подытожу: б-брошенным на произвол судьбы стариком с несложившейся жизнью, – подхватил он. – И ты ещё забыла, что он обязательно п-перебивается с крохотной пенсии на не менее крохотную зарплату, всегда ходит в халате, с ведром и тряпкой. У него нет личной жизни и интересов, кроме бесконечной работы. Вообще кайф, если он к-какой-нибудь психопат или чокнутый. Который ненавидит всех вокруг.

Он всё ещё улыбался, но мне было невесело. Чем больше он говорил, тем чище была его речь и тем резче – голос. А в конце улыбка вовсе превратилась в холодную маску на губах. Вик закатил глаза и пробормотал:

– Я н-не подхожу по параметрам. Пусть увольняют.

С неловкой усмешкой я толкнула его кулаком в плечо и отпила кофе.

– Должно быть, ты много чего в таком же роде слышал про себя.

Он быстро засунул в рот остатки бутерброда и стряхнул крошки с пальцев.

– Угу.

– Ты серьёзно?

Он устало сгорбился, положил локти на колени. Задумчиво посмотрел вперёд, в никуда. Взгляд его стал размытым, как клякса. В таком легко можно увидеть призраков прошлого, картинки прошедшей жизни.

– Просто мне часто говорят, типа: эй, К-крейн, ну чего бы тебе не устроиться по специальности? Зачем живёшь здесь, почему не уедешь? Считают, раз я п-прибираю за малолетками, значит, опустился. В наше время нельзя быть п-просто рабочим человеком, который живёт на маленькую зарплату. Обязательно нужно быть кем-то и где-то. Громко звучать. Понимаешь?

– Да.

– А я – нет. Что они все знают о м-моей жизни?

– Ничего, – тихо согласилась я и добавила: – Знаешь, есть такая хорошая фраза: судить легко.

– Н-никогда не оценивай дороги другого человека, не пройдя хотя бы мили по его пути. – Он резко повернулся и взглянул мне в лицо. Сейчас и моё, и его были на одном уровне. – Бабуля бы ещё добавила: не надев его мокасин.

– Она индеанка? – удивилась я.

Вик снова кивнул, вот только очень медленно, настороженно. Так, словно боялся, что, узнав об этом, я… что? Отвернусь? Скривлюсь? Стану его презирать за то, что он – красный?

– Это очень здорово, – поспешила сказать я и смутилась. – Нет, серьёзно… Я восхищаюсь вашей культурой. У индейцев потрясающее наследие. В вас есть какая-то потусторонняя мудрость.

– Это моё наследие, – невесело хмыкнул он. – Но легче не вспоминать о нём, чем жить с ним. Нет никакой потусторонней мудрости, Лесли, ради бога. Или ты из тех, кто в конце каждой моей фразы слышит к-крик орла над головой?

– Нет, – улыбнулась я. – Просто для меня нет ничего плохого в том, что ты коренной.

– Но в Скарборо так не считают и очень не любят т-тех, кто как-то не похож на остальных. Запомни это, п-пожалуйста, – вдруг сказал он серьёзно, – и постарайся больше никогда не встревать в такую ерунду со мной, как т-тогда.

Мне стало не по себе. Утренняя приятная прохлада показалась колючей и пробирающей до костей. Его просьба звучала ужасно: словно он так часто сталкивался с ненавистью, несправедливостью, тычками и толчками, что просил просто не встревать, не общаться и не получать пинка заодно с собой. От этого стало холодно и пусто.

– Но если все вот так отвернутся, что будет тогда? – тихо спросила я. – Что хорошего?

– Непростительно, когда за тебя вступаются себе на беду люди, которые в твоих проблемах н-ни при чём.