БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Подхватывая ее на лету, отбрасывал Евген густеющий соломенный ворох к задней стенке, рассудив, что силой надо заполнять зад, а передок набьется уж самотеком.

Так оно и вершилось по задуманному, и был уже на три четверти набит копнитель, когда заметил Евген краем глаза какую-то отмашку рукой в кабине трактора. Зыркнул туда попристальнее: Пономарев явно махал ему. Зачем? В дробленом азарте попытался настроиться на Пономаря, поймать с лету безгласный посыл старшего дружка – не удалось: слепила пыль, давил на перепонки грохот, могучей дрожью трясло комбайн и копнитель. Дрожь эта пронизывала до костей.

Увидел и другое: свирепо выставил кулак и погрозил трактористу Иваненко.

Так ничего и не понял Евген, сноровисто ворочая вилами в равномерной раскидке соломы. Дождался полного, всклень заполнения и нажал на педаль опрокидывателя. Полез вверх край бункера и вывалил на стерню первую полновесную копешку. Евген завороженно проводил ее глазами.

Уплывала назад облитая золотистым свечением пузатенькая коккетка, являя собой первый торжественный продукт его хлеборобного труда. По ней и надлежало выстраивать шеренгу остальных, да так, «шоб по струнке стояли!!»

Они пошли по второму кругу. Уже нещадно жарило светило и густая, бурая взвесь пыли окутывала комбайн, лениво, нехотя опадая шлейфом далеко позади него.

Комбайн одолел едва половину второго круга, когда колючая тревога стала всверливаться в Евгена: непостижимо буйно, как на дрожжах, вспухал в копнителе соломенный ворох.

Изнеможденно дергаясь, ускорил он натужные махи вилами, отшвыривая солому от изрыгающей ее, нависшей глотки к задней стене. Пот заливал глаза соленой, слепящей завесой. И нечем было стереть ее, поскольку миллиметрово-жирная смесь пота с пылью облепила кожу от пальцев до плеч.

Бункер вздувался соломенным горбом, лишь сантиметры оставались до верха. Но первая копешка – правофланговая в будущей шеренге – маячила в недостижимо-издевательской дали.

Гневливо, из последних сил колотило в ребра сердце, выплескивая к мозгу вместе с кровью жгучую догадку: вот что отчаянным своим махом подсказывал Пономарь – опрокинуть первый бункер раньше, еще полупустым! Ведь с краю реже злак, вольготно растопырилась пшеничка в изначальном строе, неспешно заполняя глыбь копнителя соломкой.

Но ближе к центру поля крепла густота посева. И не дотянуть уже до первой копешки. Что значило…

Евген застонал, припомнив брезгливо-хинную гримассу комбайнера:

– В крайнем случае, поле изгадим.

Да лучше сдохнуть! Содрогнувшись, Евген шарахнул блесткими зубцами вил в помост, вогнал их в доску. И прыгнул в бункер. Горячей хлесткой лавой накрыло голову и плечи; солома перла дуром! Он рвал ее взбесившийся напор уже немыми руками, отшвыривал, вертясь на ней ошпаренным дьяволенком, уминая и трамбуя, отхаркиваясь, задыхаясь.

Мимо текла равнодушная бесконечность.

Солнце покрывалось черной пеленой, сжигая воздух в нещадной своей топке. Потом воздуха не стало. Он с хрипом всасывал в себя каленую пустоту. И эта пустота, бесплодная, химически ядовитая, зудящей неподъёмной ртутью стекала в ноги.

Наконец, ноги подломились и отказали. Он рухнул на колени, затем – растекся плашмя на перинно-горячем слое. Затих.

Перезрелым чирьем вздулся бункер, качая на гнойной желтизне вялую пацанячью плоть.

Комбайн дернулся и встал. Из тракторной кабины, будто катапультой, швырнуло в марево пружинистую фигуру Пономарева.

***

…Евген открыл глаза. Влага холодила мокрые щеки, короткая стерня колола лопатки и спину.

Над ним нависли два чугунно-темных негра со слепящим проблеском перламутровых белков. Всполошенной заботой свело две пыльные маски воедино – лоб ко лбу.

– Очухался, што ль? – гусиным шипом высочилась тревога из багрово-черной иваненковской глотки.

Евген сморгнул то ли слезу, то ли воду. Слепящая, смазанная высь меж двух африканских лиц отпрянула. Мир обретал изначальную резкость: жухлая зелень лесной полосы вдали… комбайн и трактор в пухлом напыленьи… две близнецовые копны рядком!

Он дотянул! И, значит, НЕ ИЗГАДИЛ!

– Ты как… того… подняться смогешь? – еще раз озвучился шипучим испугом Иваненко.

Евген оперся о землю, сел. Земной шар небрито, но надежно грел задок и ладони. Вдобавок покачивался и баюкал.

Евген встал, утвердился на ногах. Пошел к комбайну. Его шатнуло, повело. Однако, устояв, он выровнял слабаковый зигзаг и побрел к копнителю, крепчая с каждым шагом.

Залез по лесенке. Выудил из-за пазухи марлевый намордник, встряхнул его, нацепил на лицо и завязал на затылке тесемки.

Раздувая марлевую повязку, спросил с нахальной нетерпячкой:

– Так чо стоим? Поехали, что ль.

– Х-х-хе!! – разом выбил из горла сиплую пробку Иваненко. – Слезай, гер-р-рой.