БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Энки, смеясь, не удержался – плюнул в морду твари, выклянчивающей удовольствия сполна.

Он отошел и перебросил взгляд на куб из розоватого стекла, стоящий чуть поодаль, залитый на ладонь питательным раствором лимфы с солидною добавкой экскрементов.

В растворе, извиваясь, перетекая медленным зигзагом вдоль стены, струилась аскарида Сим-парзит: разъевшийся сородич солитера.

Бескостно-вкрадчивая лента, длиною в пять локтей, свивала кольца, отсвечивая тусклой белизной.

Два лучших, два отборных экземпляра добыли Атрахасису туземцы в низовьях Нила. Второго, Сим-парзита, до смерти истощившего туземного вождя, извлекли из трупа. Хам-мельо, внедрившего свой трубчатый язык в желудок крокодила, был пойман сетью.

«Ты заполучишь то, что возжелал в Е DЕМе: твое отродье, малого Энлиля. Но скушный, агрессивный примитив твоей натуры поперчу я набором хромосом вот этих паразитов.

Не я привез на землю хищность толкотни, где тесно нам с тобой, не я готовил бойню, не я посеял ветер.

Теперь готовься к жатве».

ГЛАВА 36

Выйдя из школы в последний день занятий перед каникулами и подтаивая в легкой эйфории каникулярных удовольствий, Евгений тем не менее почуял: его «Я» уперлось в некий рубеж.

Позади семилетка. Впереди учеба в Предгорном, неведомом соседнем селе, где есть десятилетка.

Отстранившись от самого себя, он осмотрел, как бы со стороны, продукт семилетнего образования. На школьной лужайке стоял, расставив ноги, малый с настырным и неломким взглядом, крепко и жилисто скрученный из мускулов, держащий в крутолобой голове прорву запредельных секретов, о которых и не догадывалась бесившаяся от свободы школьная орава. Ей же от этого незнания было спокойнее.

«Малолетки – поросячее племя», – на миг почтил он вниманием однокашников, но тут же вернулся к созревшему решению.

Семилетний продукт школы, то бишь он сам, выпер ростом не по возрасту и носил в последние месяцы школьного бытия изрядно потертые штаны, едва прикрывавшие щиколотки, и линялую, явно тесную рубаху.

Мать, как и весь миллионоголовый советский контингент послевоенного образца, тянула до последнего с покупкой новины для сына, справедливо полагая, что по одежке лишь встречают.

Евген, в общем, был с ней согласен. Но пророс на этом согласии нахально обособленный стручок компромисса: что я сам на костюм не заработаю?

С этим мнением, предварительно смотавшись на полчаса в колхозную МТС, он дождался дома уже затемно пришедшего отца и скорее поставил в известность, чем попросил:

– Па, через три дня уборка. Я к Иваненко с Пономаревым на лето копнильщиком пойду?

– Тебе четырнадцать, не потянешь, – с наслаждением смолил неизменную «казбечину», сидя на крыльце, раскиселившийся в полевой духоте отец. Для разумного сына ответ означал: копнильщик – ломовая работа, КЗОТом пацанам туда вход воспрещен.

– Потяну, – упрямо не сдвинулся с позиции сын, – на Леньку Голикова КЗОТ не примеряли.

– На войне, – с любопытством уточнил Василий: остро кольнула несостыковка их диалога, поскольку про КЗОТ он ничего не говорил.

– Там битва за Родину, тут битва за урожай, сопли про КЗОТ распускать некогда, – двинул неотразимым аргументом сын.

Тогда выстроил Василий последний бастион:

– Иваненко абы кого в копнильщики не берет, ты ж про его бзик слыхал.

Про бзик лучшего комбайнера из колхозной девятки знали все. Его куцым и единственным напутствием экипажу было:

«Шоб копешки по струнке стояли, ясно?»

Поля, скошенные комбайном Иваненко, напоминали военный плац с развернутым в парадную струнку полком. Для такой строевой лихости приходилось уродоваться на копнителе до полусмерти. Оттого и не держались подсобники в его экипаже, хотя начислял он оплату копнильщику почти наравне с долей тракториста. Что и устраивало в итоге Евгена.

– Про бзик знаю, – ответил сын, – уже договорились.

– Когда успел? – удивился отец.

– Да сегодня в МТС сбегал. Иваненке с Ваней еще на день ремонта.

…В закопченном гулком полусумраке ремонтного цеха он отыскал неразлучную пару: Иваненко с его трактористом Пономаревым. Подступив к торчащим из-под комбайновой махины ногам, уважил он стоптанные подошвы почтением:

– Здорово, дядь Лень. В копнильщики возьмете?

Иваненко, не торопясь, выпростал торс из-под маслянистого железа, оперся об него спиной.

Закурил, всунув папиросину осторожной промазученной щепотью в гузку рта. Пыхнул дымом, щуря глаз.

Лишь тогда ответил, мазнув коршунячим взглядом стоящего перед ним рослого пацана:

– Женька, что ль, Чукалинский, председателев сынок?

– Я, дядь Лень.

– Чего эт ты пылюку глотать на каникулах вознамерился? Полоскался бы в Аргуне, как все прочие.

– Костюм надо к восьмилетке.

– У батьки мошна, что ль, отощала?

– Свой, заработанный больше личит,