Беззвёздный и святая (СИ)

Алина только смеётся, сползая ниже, устраиваясь меж его ног, чтобы вновь поцеловать напряжённый живот, скользнуть языком вдоль дорожки к поясу штанов. Ладонь накрывает его пах, мягко массируя.

Дарклинг откидывает голову, прогибаясь в спине, подставляясь под её руку.

«Ещё!»

Совершенно блядская картина. Алина никогда этого не произнесёт вслух, да и не пристало так выражаться королеве, но между её собственных ног становится так горячо и влажно, так больно и сладко, что она едва перебарывает желание потереться о его бедро; плюнуть на всё и оседлать его тут же.

— Видели бы тебя таким, — трудно звучать так же насмешливо, когда во рту собирается вязкая слюна. Под ладонью — твёрдо и горячо, даже сквозь плотную ткань. Она мягко оглаживает, навалившись на его ноги и не давая даже двинуться.

— Хочешь… — святые, Дарклинг почти хрипит, глядя на неё сверху, — чтобы увидели?

Свободная ладонь проходится по крепкому бедру, выше, к выступающей тазовой кости.

— Тогда придётся повыжигать многим глаза, — буднично отвечает Алина под его низкий смех. Не меньшая собственница, чем он сам. По образу и подобию взрощенная такой же хищницей. И ему это нравится: настолько, что он до сих пор не призвал тьму, чтобы освободиться. Настолько, что дышит тяжело, раскрасневшийся и взмокший.

Алина ослабляет завязки его штанов, чтобы коснуться ладонью и едва не обжечься о жар чужого желания. Дарклинг шипит.

— Какой нежный, — Алина поддевает, но послушно облизывает собственную ладонь, чтобы коснуться ещё раз, плотно обхватив и скользнув по всей длине.

— Ещё скажи, что ты сама не хотела бы меня внутри, — он так напряжён, что Алине его почти что жаль. — Уверен, ты вся мокрая.

Когда он так откровенен, сложно не вспыхнуть лицом. Алине бы губу закусить, но она предпочитает сомкнуть зубы на чужой тазовой косточке. Острые углы в этом теле её раскатывают, как и сильные мышцы, и эти глаза, и этот голос, и его проклятый рот.

— А у тебя стоит так, что хоть гвозди забивай, — парирует она едко. Дарклинг смеётся и захлёбывается: смехом, стоном, когда видит, как Алина скользит губами вдоль, сопровождая движение собственной ладони.

— Хочешь что-то сказать? — интересуется она, не наращивая темпа и ощущая всё гнедое напряжение под собой.

На секунду кажется, что Дарклинг вырвется следующим рывком. Но он упрямо сжимает губы.

Алина жмёт плечом, продолжая, пусть собственная выдержка лопается канатами.

— Может, мне и так делать не стоит? — произносит она тихо-тихо, а после обхватывает головку губами.

Дарклинга подбрасывает на постели. Алина вцепляется в него, словно кошка. Переводит дух.

— Ничего себе, — поражённо говорит и — жест свой повторяет, касаясь едва-едва кончиком языка, позволяя прочувствовать весь жар своего рта.

Дарклинг, кажется, проклинает всё сущее. И её вместе с ним.

— Глубже, — требует он так хрипло, так надрывно. У него розовеет шея и немногим — грудь от напряжения. Алина замирает, любуясь им таким, зная, что и он любуется, сходя с ума, ею между своих ног.

— Ты знаешь, как надо попросить, — она цокает языком, обхватывает, посасывая снова, и отстраняется с таким звуком, что его, кажется, прокатывает по самому краю. — Я могу так долго.

Он качает головой, откидывается на подушку. Дышит шумно, и грудь его вздымается в такт, словно меха.

— Нет, не можешь, — слов и не различить почти.

Алина рисует на его животе пальцами, спускается к бедру, безошибочно обводя ещё один шрам, пусть и скрытый от её глаз.

Ладонь становится суше, и она склоняется, смачивает слюной, раскатывая по всей длине.

— Ты везде, чтоб тебя, идеальный, — хочется пошутить, но выходит проклятым восхищением.

— Я хочу твои губы, — вдруг произносит Дарклинг. — Поцелуй меня.

Алина замирает.

— Но я ведь…

— Поцелуй меня, Алина. Пожалуйста.

У неё внутри что-то изламывается, раскрываясь острыми краями, вспарывая её с изнанки. Иначе не объяснить, почему Алина, не убирая руки, так быстро тянется к его лицу, но замирает в растерянности. Не от его мольбы, а от самой просьбы.

— Я недостаточно попросил? — Дарклинг смотрит на неё из-под полуприкрытых век. Измученный, такой красивый.

— Попросишь ещё, — Алина гордится своей резкостью, но всё же — склоняется и целует, самолично раздвигает языком его губы, не даёт перехватить инициативу. И он позволяет вести. Позволяет ей насладиться властью, позволяет вылизать свой рот, истерзать себя и разделить гнетущее Алину смущение. Лёгкое, едва ощутимое.

Увлёкшаяся, она не сразу замечает, как он двигает бёдрами, толкаясь ей в руку.

— Разденься, — шепчет Дарклинг, прихватывая её нижнюю губу зубами. — Я хочу видеть тебя. Я хочу в тебя. Я хочу твой рот, хочу твою грудь, хочу ощутить твой вкус и хочу взять тебя так, чтобы ты сорвала голос. Пожалуйста, Алина.

— Ещё, — она стонет, снедаемая болезненным желанием.

— Пожалуйста.

Её саму швыряет практически за грань от одного простого слова, от муки в его голосе, от желания. От того, как он, великий царь и правитель, хочет её.