Беззвёздный и святая (СИ)

Одновременно с этим руки Дарклинга касаются её груди сквозь рубашку. Алина чудом не стонет и не давится. Лишь прожёвывает медленно.

— Не провоцируй меня, — Дарклинг кончиками пальцев обводит её затвердевшие соски, слишком отчётливо проступающие бусинами через ткань.

Алина со всей невозмутимостью, на которую способна, отправляет в рот ещё одну ягоду, бездумно смотря на стол с мраморной столешницей. Голубые, бирюзовые и бежевые прожилки блестят от солнечных лучей, льющихся золотым водопадом из открытых окон. Дуновения ветра мажут по щекам, но Алина не чувствует и толики прохлады: её всю обжигает раскалённостью чужого тела, прижимающегося сзади.

Каждый раз осознание разливается внутри волной высшего удовольствия.

Он её хочет.

Пускай совсем недавно они не могли оторваться друг от друга в постели, и теперь на всём теле Алины красуются отметины их страсти. Как и на теле самого Дарклинга.

Жмурясь, она может воспроизвести каждую, спиной чувствуя напряжение его грудных мышц, тем временем вжимаясь всё больше и нарочито мягко потираясь о его пах. Во рту — кисло и сладко, и восхитительно.

— А то что?

Алина тянется к ещё одной ягоде, стараясь не думать об узорах, что выводят пальцы на её разом потяжелевшей груди.

Рука Дарклинга опережает её, цепляя из чаши ягоду. Блестящую, алую и обещающую наслаждение своим вкусом.

— Вот что, — он выдыхает ей в ухо, прикусывает почти не игриво. Почти больно. Алина вздрагивает и тихонько стонет. Клубника оказывается подле её губ, поданная чужой рукой. Сложно смотреть на ягоду, а не на выделяющиеся на запястье вены и совершенство чужих пальцев. Пальцев, что каждый раз творят с ней вещи, заставляющие скулить и просить большего.

Алина опускает веки, чувствуя взгляд Дарклинга на периферии, и обхватывает клубнику губами. Не откусывает сразу, позволяя ей выскользнуть изо рта, чтобы обхватить снова.

Его дыхание утяжеляется.

Алина повторяет движение несколько раз, прежде чем откусывает. Ещё и ещё, едва не клацнув зубами по костяшкам.

— Кусаешь руку, которая кормит?

Он смеётся ей в шею. Щекотно, горячо. Губы задевают кожу. Дыхание — её сдирает ожогом. Алине бы лучше думать о его руке, всё ещё ласкающей грудь сквозь рубашку, нежели о том, как твердо у него в штанах, натянутых, видимо, наспех, даже с не зашнурованными завязками. И как рот у неё самой наполняется слюной от этого осознания.

Хочется повернуться, но проще было бы расколоть скалу, нежели сделать что-то, чего не хочет сам Дарклинг.

— А если так? — Алина откидывает голову, тяжело дыша. Под рубашкой — ни нитки белья, и она остро ощущает свою уязвимость. Особенно, когда проворные пальцы расстёгивают несколько пуговиц.

— Будь хорошей девочкой, — Дарклинг прикусывает кожу вместе с бьющейся жилкой. Сжимает зубы крепче, заставляя выгнуться.

Алина осознаёт, что с трудом держит чашу.

С ещё большим трудом ей думается, что удача им благоволит отсутствием кого-либо ещё в этом доме. Они оба предпочитали уединение друг с другом и отсутствие кого бы то ни было.

— Иначе накажешь? — она усмехается, облизываясь. Сердце срывается с удерживающих его сосудов, когда Дарклинг берёт ещё одну ягоду.

Да. Накажет.

Она едва сдерживается, чтобы не просунуть руку за спину и положить на чужой пах, огладить сквозь преграду одежды, вырывая с губ не стон — рык. Дарклинг в том настроении, когда может нагнуть её над этим столом и взять, пока она не охрипнет, выстанывая его имя молитвой и звучным ругательством.

Влага размазывается по губам, когда он обводит их кончиком ягоды. Алина повторяет игривое посасывание под его усмешку и жалящие поцелуи:

— С едой не играют.

Плечо жжёт следом укуса. Дарклинг стаскивает с неё рубашку, обнажая почти что до живота. Алина в один миг резко ощущает себя излишне порочной в этой полунаготе. Между ног становится нестерпимо жарко. Влажно.

Съедая ягоду, она всё же кусает Дарклинга за пальцы.

Тот не убирает руки, позволяя сомкнуть зубы ещё и ещё. Игривой лаской, языком собирая сладковатую жидкость.

— Возьми в рот.

Дрожь пронизывает всё тело: от этого тона, от самих слов.

Алина выдыхает со свистом и послушно обхватывает его пальцы — указательный и средний — губами.

— Умница, — Дарклинг почти урчит, спускаясь свободной рукой ниже, к её животу.

— Поставь вазу. И расстегни рубашку.

Руки плохо слушаются, пока Алина выполняет сказанное. Не пожелание, а приказ, сказанный тем тоном, что в случае отказа у неё не останется одежды. Вообще. Пока он не пожелает иного.

Прежде Алина терпеть не могла эту властность, но сейчас у неё подгибаются колени.

Дарклинг целует ей плечо и лопатку, оцарапывает зубами кожу.

— Глубже.

Алина сглатывает. И принимает пальцы глубже, лаская их языком. В отместку цепляя кромкой зубов.

Дарклинг перестаёт гладить её бедро, к которому успел спустить руку.

— Хорошей девочкой, Алина, — он цокает. — Иначе я заставлю тебя удовлетворять себя передо мной.

Лицо вспыхивает. Она бы отстранилась, чтобы сказать ему, какой он мерзавец, но Дарклинг сам потирается о её ягодицы с шумным выдохом.