Bittersweet (СИ)

Он ехал домой в отвратительном настроении, понимая, что родитель, в который раз, не оправдал его ожиданий, поддержав начинания любимой дочери. Так бывало всегда, начиная с раннего детства, но он продолжал наивно верить, что однажды Эйден или Симона решат помочь, примут его сторону и поставят Челси на место. Ошибкой было думать, что с годами люди меняются. Родители улыбались ему, сестра и её муж тоже не кривились демонстративно, когда Ромуальд сидел вместе с ними за столом, но чувство неловкости, висевшее над гостиной, зашкаливало. В итоге, победа вновь осталась за большинством.

Ромуальд не выдержал гнетущей атмосферы и первым вышел из-за стола, практически не притронувшись к еде. Ему казалось – ещё немного, и тошнота подступит к горлу, взметнётся вверх стремительно, как подземный ключ, пробивающийся сквозь грунт. Перспективы, которые он рисовал для напарника по сцене, станут его реальностью, с небольшой поправкой – его коленки никто не тронет. Тошнота появится сама собой, и он вновь испортит настроение своей идеальной семейке, когда всё снова окажется на тарелке, но уже не в первозданном виде, а выблеванное и неаппетитное. Они наверняка решат, что он это нарочно сделал, а не потому, что его выморозили постные рожи и пафосное поведение тех, кто рядом. Конечно, травить группой проще, чем сражаться в одиночку. Печально, если эта группа называется твоей семьёй. Согласно негласным общественным правилам, именно в её пределах следует искать поддержку в трудных ситуациях, но Ромуальд стал исключением из правил. Его не поддерживали. Его родственнички поддерживали кого угодно, даже Илайю, которого знали без году неделю, но того, кто был одной с ними крови, закидывали камнями.

Выходка с побегом из-за стола практически кричала об отсутствии той самой зрелости, о которой днём говорила Челси. Ромуальд чувствовал, что его осуждают и качают головой, восклицая о пробелах воспитания в сочетании с невероятно завышенной самооценкой, грубостью и неумением вести себя в обществе, придерживаясь определённых правил. Ужасный, ужасный Ромуальд.

Если бы не необходимость разговаривать с отцом после ужина, он бы рванул из этого дома на реактивной скорости, а так добрался только до коридора, отделявшего основное строение от зимнего сада. Научись Ромуальд курить в период юности, обязательно потянулся бы за сигаретами и одну за другой приговорил всю пачку. Не имея вредной привычки, он терял шанс успокоить себя подобным методам. Оставалось рефлексировать и тонуть в своей боли. Он мог бы устроить скандал непосредственно в обеденном зале, но пришлось царапать себя и мысленно считать до ста, потому что после грандиозной истерики можно было окончательно распрощаться с расположением отца, а то и пощечину от матери получить. Симона, конечно, считала себя женщиной сдержанной и мудрой, но когда дело касалось младшего сына, она становилась на сторону большинства и заявляла, любуясь собой со стороны, что Ромуальд сам виноват в сложившейся ситуации. Никто не привязывал его намеренно к человеку с такими данными и не заставлял гробить жизнь рядом с ним.

В момент произношения этих фраз его так и надирало напомнить, в каком восторге Симона пребывала раньше, когда Джулиан не был «больным уродом», а считался «обаятельным молодым человеком». Кажется, если бы судьба поменяла Джулиана и Ромуальда местами, Эганы, что старшее, что младшее, точнее, среднее поколение разом отвернулись бы от родственника и позабыли, как звучит его имя. Они ничего не делали, чтобы помочь ему, они не пытались.

Они были не меньшими предателями, чем те же журналисты. От последних Ромуальд ничего не ждал, но родственники… Когда-то ему казалось, что он может положиться на них, довериться и знать, что при необходимости рука помощи не заставит себя ждать. Ныне от уверенности ничего не осталось.

Единственным, кого бегство Ромуальда из-за стола озадачило, оказался, что неудивительно, его племянник. Флинт, мало понимающий в жизни и, наверное, считающий, что сладкое способно помочь от всего на свете, притащил дяде несколько шоколадных конфет. Они ели их, сидя на скамейке, всё в том же стеклянном коридоре, а Ромуальд ловил себя на мысли, что хотел бы вновь стать ребёнком. Обрывал свои мечты, когда натыкался на пунктик под названием «Джулиан».

Стань он сейчас ребёнком, Джулиан останется в одиночестве, а его жизнь и без того нельзя назвать сладкой.