Битва за Иерусалим

Грянул могучий взрыв. В воздух взлетели глыбы бетона. Шалома отшвырнуло воздушной волной в дальний конец позиции и закидало обломками и пылью. Он был уверен, что ослеп. Яки, который после долгих и упорных трудов все еще сомневался, взорвется ли снаряд, проследил за взрывом, тоже был подброшен в воздух и отлетел назад.

Через несколько — минут, когда дым рассеялся, громадный блиндаж у основания холма предстал раздавленным, развороченным и обугленным. Из находившихся внутри легионеров пятеро все еще были в живых («Я увидел этих пятерых, — говорит Шалом, — и только тогда мною овладел страх»). Парашютисты, собравшиеся сюда со всех сторон, ринулись в блиндаж и утолили свою злобу и отчаянье последними оставшимися у них гранатами.

5

В утренние часы, одновременно с подрывом блиндажа, из забрызганных кровью траншей начали выползать десятки раненых. С иными дело обстояло так страшно, что их невозможно было приподнять. Поскольку носилок не было, пришлось сорганизовать специальные группы для транспортировки раненых на руках. Останки погибших сложили на брезентовые полотнища и отправили на пункт сбора для медицинского осмотра, согласно принципу: «Цахал не знает убитых на поле боя; есть только раненые».

Особенно тяжелым было положение в восточной части кольцевой траншеи, где находились солдаты Дани. Семеро уцелевших собрались в устье траншеи, около бездыханных тел товарищей. «Янкеле погиб», — уронил один из оставшихся в живых. «Ури погиб», — добавил другой. — «Иехуда Эшкол погиб». — «Коко погиб». — Норам погиб»…

Один из парашютистов обвел взглядом ряд мертвых. Он смотрел на восковые лица, остекленевшие, пустые глаза, изуродованные, словно сократившиеся в размерах конечности, на их истерзанные тела, застывшие в смертных судорогах. Острый запах порохового дыма мешался с пугающей вонью паленого мяса.

Внезапно послышалась команда приступить к эвакуации пострадавших также и отсюда.

Измученных, стонущих людей, в пропитанных кровью бинтах, поднимали с земли, невольно причиняя им нечеловеческую боль, и уносили в тыл. Места, где лежали раненые, можно было потом легко узнать по отпечаткам тел — вмятинам с валяющимися вокруг почерневшими осколками, разорванными патронташами и покрытыми копотью клочьями одежды.

Небольшая группа парашютистов сошлась у одного из блиндажей. Перед зияющим входом в блиндаж лежала оторванная нога в ботинке парашютиста. Обгорелый кошель и свежие потоки крови на бетоне стены довершали жуткую картину.

— Наш, — негромко проронил кто-то.

— Это был Менахем, — медленно проговорил другой. — Прямое попадание… Мина.

Раненые, которые могли передвигаться самостоятельно, выползли из траншей и тащились, как призраки, в сторону квартала Паги на перевязочный пункт. С холма Гив’ат-Хамивтар с грозной точностью продолжали вести огонь снайперы. «Я шел зигзагами, — рассказывает один из раненых, — чтобы поменьше маячить на мушке у снайперов Хамив тара. Я знал также, что на дороге есть мины, и старался наступать на следы тех, кто прошел тут до меня. Когда я, наконец, добрался до перевязочного пункта, мне сказали, что лицо у меня в крови. Боли я не чувствовал».

За ним ковыляли другие — из последних сил, группа за группой. У одного в голове дыра, другой весь нашпигован осколками гранаты, у третьего разорваны мышцы руки. Все старались передвигаться без посторонней помощи. Кто мог, и теперь не выпускал оружия. Они шли в сиянии солнца, освещающего их со спины. Тот, кто в то утро видел этих людей, спускавшихся по склону от Полицейской школы к кварталу Паги, — вовеки этого не забудет.

Несколько раненых с провожатыми-однополчанами добравшись до площади перед Полицейской школой, повстречались там со своим командиром До диком. Он насчитал лишь семь бойцов. «Где же вся рота?» — спросил он тревожно. Лицо его было бледно. Он старался поменьше разговаривать, так как ночью во время боя окончательно сорвал голос, и был страшно потрясен тем, что постигло его людей. Не имея пока возможности провести поверку, Додик, однако, полагал, что от всей роты уцелело немногим больше той горсточки раненых, которая ему повстречалась.

«Когда в то утро меня увидел Додик, — рассказывает фельдшер Игал, — я был весь измазан кровью. Он подошел и несколько раз крепко похлопал меня по плечу. Он не сказал ни слова, но этот жест был выразительнее любой речи… У меня было такое чувство, будто в этот момент он вручил мне великую награду…»