Блондинка

Но фильмопроизводство смутило его, сбило с толку. Он не был готов увидеть такую суету и неразбериху. Столько людей! Ярко освещенное пространство, где играют актеры, окружено стаей техников, операторов, помощников режиссера; среди них и сам режиссер. Сцены начинались, прерывались и начинались снова, их снимали и переснимали; к гриму и прическам относились с маниакальным вниманием. На всем этом действе был налет нереальности, искусственности, даже фальши, претенциозности и нищеты духа, и все это оскорбляло Драматурга до глубины души.

Постепенно он начал понимать, почему О. с его театральной подготовкой играл здесь так странно, так неестественно держался перед камерой. Принц был фальшив с головы до пят, а Танцовщица была «настоящей». Порой казалось, что эти двое говорят на разных языках или же что фильм являет собой смешение разных жанров – что здесь сливаются в единое целое реализм и салонная комедия. Похоже, из всех актеров только Блондинка-Актриса знала, как играть на камеру и при этом вести себя так, словно подыгрываешь остальным участникам сцены. Но ее уверенность в себе пошатнулась в самом начале съемок. Холодность О. остудила ее девичий энтузиазм, выбила ее из колеи.

– Ну как ты не понимаешь, Папочка! Здесь же не театр. Это…

Блондинка-Актриса умолкла. Ибо что она могла сказать?

Позже тем вечером она подошла к нему, крепко схватила за руку и выпалила, как будто выучила эти слова наизусть:

– Послушай, Папочка! Знаешь, как я все это делаю? Все время твержу себе, что я одна. Пусть рядом со мной другой человек, может, даже не один, а несколько. Я их не знаю, но суть не в этом. Мы здесь вместе, и в этом есть какой-то смысл. Где бы мы ни были – в комнате, на улице, в автомобиле, – во всем этом есть логика. Нужно понять, почему мы именно здесь, а не в другом месте, что́ значим друг для друга, играя ту или иную сцену. – Она нервно улыбнулась. Ей очень хотелось, чтобы он понял. Растроганный Драматург нежно провел пальцами по ее разгоряченной щеке. – Понимаешь, Папочка? Вот как мы с тобой сейчас. Мы здесь одни и понимаем почему. Мы влюбились… и оба поняли, что с нами происходит. Мы же не знали ничего заранее, не могли знать! Мы стоим в круге света, а за его пределами тьма. И мы с тобой одни-одинешеньки в этом море тьмы, словно плывем в лодке, понимаешь? Нам было бы страшно, если бы не логика. Всему есть логическое объяснение! Так что если даже я и боюсь… а здесь, в Англии, мне все время страшно, потому что все эти люди терпеть меня не могут… Станиславский называл это «публичным одиночеством».

Драматурга удивили страстные речи жены, однако он почти ничего не понял. Он крепко обнимал ее. Корни ее волос сегодня утром выбелили снова, от них исходил резкий тошнотворный химический запах, и Драматург слегка поморщился. Этот запах!.. От Блондинки-Актрисы уже давно так не пахло.

Теперь, в Царстве Мертвых, она начала тонуть. Казалось, костный мозг ее обратился в свинец. В этом промозглом подводном царстве, населенном отвратительными рыбами.

Они меня терпеть не могут! Загляни им в глаза!

Драматург был эмиссаром и, как он надеялся, другом О. И Драматург, и знаменитый английский актер О. были женаты на «темпераментных» актрисах.

Она слышала презрительный хохот! Драматург голосом комического партнера из фильмов братьев Маркс произнес:

– Дорогая, нет! Это всего лишь водопровод.

Водопровод! Ей пришлось засмеяться.

– Дорогая, что с тобой? Ты меня пугаешь.

Блондинке-Актрисе снились страшные сны – возле ее кровати пробуждались тяжелые свинцовые питоны… В этой роскошной квартире, в старом каменном доме, в царстве вечной сырости. Да, это так: древние трубы стонали, шипели, плевались. Презрительный смех передавался по ним из комнаты в комнату, как по переговорному устройству. Драматург то тревожился за жену, то упрашивал ее, то становился нетерпелив и раздражителен, то бросался утешать, умолять, чуть ли не угрожал ей; потом все начиналось сначала – он снова беспокоился, был заботлив и нежен с ней, терпелив и терял терпение, а умоляя, находился на грани отчаяния.

Норма дорогая там внизу машина ждет нас уже целый час давай ты встанешь примешь душ и оденешься Может мне помочь тебе милая давай прошу тебя пожалуйста проснись

Она отталкивала его, хныкала, зажмурив глаза. Голос мужа звучал приглушенно, доносился до нее, как сквозь ватные беруши. Она смутно припоминала, что некогда любила этот голос, и теперь слушала его, как слушают старую пластинку, навевающую приятный туман воспоминаний.

Позже, по мере того как за окном разгорался день, голос за берушами звучал все настойчивее: Дорогая все это очень серьезно ты меня просто пугаешь все на тебя надеются не подводи людей