Блондинка

Затем они поднялись наверх и начали разбирать вещи в самой просторной спальне с большим каменным камином, вычищенным кирпичным очагом, новенькими обоями в цветочек и видом на заросли можжевельника, а за ними – океан. Старинная кровать с пологом и резным ореховым изголовьем. В высоком овальном зеркале над туалетным столиком отражались их довольные лица. Нос, лоб и щеки у Драматурга обгорели на солнце; у жены лицо было бледное, ибо она защитила чувствительную кожу от солнечных лучей, надев широкополую соломенную шляпу. Она нежно втирала «нокзему» в его обожженную кожу. Что это? Оказывается, и руки у него обгорели? Она втерла крем ему в руки, а потом целовала его ладони. Показывала пальцем на лица в зеркале и хохотала:

– Смотри, какая счастливая парочка! И знаешь почему? Потому что у них есть один секрет. – Она имела в виду Младенца.

Вообще-то, Младенец был секретом Полишинеля. Драматург успел поделиться этой новостью со своими престарелыми родителями, а также с несколькими старыми друзьями с Манхэттена. При этом он изо всех сил старался скрыть гордость, звучавшую в его голосе, но еще сильнее старался скрыть смущение и тревогу. Он знал, что скажут на это люди. Даже те, кто любил его и желал ему только счастья в новом браке. Ребенок! В его-то возрасте! Вот что делают с мужчинами красивые молодые жены. Норма пока что никому ничего не рассказала – очень дорожила этой новостью. Или же просто из суеверия. («Постучи по дереву!» – частенько приговаривала она с нервной усмешкой.)

Скоро Норма позвонит матери в Лос-Анджелес. Так она, во всяком случае, обещала. И Глэдис, наверное, приедет навестить их, но позже. На последних сроках беременности. Или когда Младенец уже родится.

Драматургу еще предстояло встретиться со своей новой тещей. Он побаивался этой встречи, понимая, что увидит женщину не намного старше себя.

Ближе к вечеру они прилегли, не раздеваясь. Лишь сняли обувь. Матрас на кровати, набитый конским волосом, был до смешного жестким и неподатливым. Левой рукой Драматург обнимал жену за плечи, ее голова покоилась у него на груди. Их любимая поза. Они часто лежали так, когда Норме нездоровилось, когда ей было одиноко или когда хотелось, чтобы ее приласкали. Иногда оба засыпали, иногда занимались любовью, иногда занимались любовью после сна. Сейчас они не спали и прислушивались к тишине дома. Тишина казалась сложной, многослойной, таинственной. Начиналась она в грязном подвале без окон, где пахло гнилыми яблоками, затем просачивалась сквозь щели в полу, расползалась по всем комнатам, достигала недостроенного чердака, оклеенного новомодной серебристой изоляцией, похожей на обертку рождественского подарка. Драматургу казалось, что исходящее из самых недр земли Время становится все легче, воздушнее, таит в себе меньше угроз.

За сумеречной тишиной «Капитанского дома» – их жилища до самого Дня труда – шумел океанский прибой, размеренно, словно сердце великана. Время от времени из-за дальней стены дома доносился шум автомобилей на шоссе.

Драматургу показалось, что жена задремала, но тут раздался ее голос, взволнованный и ничуть не сонный:

– Знаешь что, Папочка? Я хочу, чтобы Младенец родился здесь. В этом доме.

Он улыбнулся. Ребенок должен был появиться на свет в середине декабря. К тому времени они уже переберутся на Манхэттен, в съемную квартиру на 12-й Западной. Однако Драматург не стал спорить.

Норма сказала – так, словно он ответил ей вслух:

– Я совсем не боюсь. Физическая боль меня не пугает. Иногда мне кажется, что она ненастоящая. Просто мы, ожидая боли, все сжимаемся, и нам становится страшно. А здесь можно вызвать акушерку. Я серьезно.

– Акушерку?

– Ненавижу больницы! Я не хочу умереть в больнице, Папочка.

Он повернулся и взглянул на нее как-то странно. Что она только что сказала?

6

Да, но ты убила Младенца.

Она не убивала! Она не хотела этого делать.

Нет, ты хотела убить Младенца. Это было твое решение, больше ничье.

То был другой ребенок, не этот…

Конечно же, это был я. Это всегда я.

Одно она знала твердо: нельзя ходить в подвал с земляным полом, пропахший гнилыми яблоками. Потому что там был Младенец. Он ждал ее.

7

Как счастлива она была! Лучилась здоровьем. В «Капитанском доме» Драматург тоже приободрился, воспрянул духом. Лето у моря, что может быть лучше. Он был влюблен в жену сильнее, чем прежде. И был так ей благодарен.

– Она замечательная. Беременность пошла ей на пользу. Даже утром, когда ее тошнит, она не унывает. Говорит: «Наверное, так и должно быть!»

Он смеялся. Он так обожал жену, что начал подражать ее высокому, мелодичному, нежному голосу. Он ведь был Драматург, и различия в голосах, тонкие и не очень, всегда его завораживали. «Жалею только об одном: что время летит слишком быстро».