Он говорил по телефону. В другой комнате просторного дома или на заднем дворе, в заросшем саду, жена что-то напевала себе под нос. Была чем-то занята. Поэтому не услышит телефонного разговора.
Конечно, он волновался. Ну, если не волновался, то «был озабочен».
Ее эмоциональная нестабильность, перепады настроения. Страх, что ее поднимут на смех. Страх, что за ней «шпионят» – фотографируют без ее ведома и согласия. Ее поведение в Англии он вспоминал как форменный кошмар. К такому он был совсем не готов, как не готов к суровым испытаниям исследователь Антарктиды, экипированный для прогулки в Центральном парке. Ведь раньше он почти не знал женщин. Нет, знал, конечно, – свою мать, свою бывшую жену, свою уже взрослую сейчас дочь.
Все они, разумеется, были способны на эмоциональные взрывы различной силы, но при этом не выходили «за рамки». Играли по правилам, не теряли голову.
Норма же разительно отличалась от этих трех женщин, будто принадлежала к другому биологическому виду. Била вслепую, но больно:
Драматург пришел к выводу, что на сцене в подобных словах обязательно крылась бы крупица правды. Даже если второй герой будет горячо отрицать это обвинение, зрители все равно поймут:
Впрочем, законы драмы неприменимы в реальной жизни. Ведь на пике эмоций человек способен сказать что угодно, даже самые ужасные вещи. И говорящий знает, что не прав, что всего лишь выражает таким образом свой гнев, негодование, смятение, страх. Озвучивает не жестокие истины, а мимолетные чувства и эмоции. Но Драматург все равно очень обижался на жену и задавал себе вопрос: а что, если Норма действительно верит, что другие желают ей смерти? Действительно верит, что он, ее муж, хочет, чтобы она умерла? Что, если ей хочется в это верить? Ему становилось дурно от одной только мысли, что его жена, которую он любил больше жизни, может или хочет верить в подобные вещи.
Однако здесь, на Галапагос-Коув, вдали от Англии, эти неприятные воспоминания перестали его мучить. О карьере Нормы, о «Мэрилин», говорили редко. Здесь она была Нормой, и все в округе звали ее только так. Никогда прежде не видел он ее такой счастливой и здоровой; ему не хотелось расстраивать ее разговорами о деньгах, бизнесе, Голливуде или ее работе. Он был впечатлен решимостью, с которой жена перевернула эту страницу своей жизни. Вряд ли мужчина в ее положении – кем бы он ни был – смог бы сделать то же самое. Или хотя бы пожелал так поступить. Сам Драматург точно не смог бы.
Впрочем, он не слишком волновался насчет своей карьеры и был вполне доволен своим публичным образом. Гордился своей работой, с надеждой смотрел в будущее. Несмотря на свою ироничность и сдержанность, он признавал, что является человеком амбициозным. И, улыбаясь про себя, думал: да, ему не помешало бы побольше признания. И побольше денег.
За прошлый год он заработал чуть меньше 40 000 долларов. Без вычета налогов. Эти деньги принесла ему бродвейская постановка, а также спектакли по старым пьесам в провинциальных театрах США.
Он отказался отвечать на вопросы, заданные ему в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Не позволил «Мэрилин Монро» сфотографироваться с председателем Комиссии. (Хотя ему объяснили, что стоит только организовать эту съемку – и Комиссия «ослабит интерес к его персоне». Мерзкий шантаж!)
В результате его обвинили в неуважении к конгрессу и приговорили к году тюремного заключения и штрафу в 1000 долларов. Он подал апелляцию. Адвокаты уверяли, что обвинение снимут, но юридические услуги стоили денег, и он платил, и всему этому не видно было ни конца ни края. КРАД терзала его вот уже шесть лет. Не случайно налоговое управление США проводило аудит его доходов. И еще нужно платить алименты Эстер: Драматург намерен был вести себя, как и подобает приличному бывшему мужу. Даже с доходами «Мэрилин Монро» денег у них оставалось не так уж много. Ах да, медицинские расходы. И они неизбежно увеличатся из-за беременности Нормы и последующего рождения ребенка.
– Ну что же. Это ведь лейтмотив моих работ, разве нет? Чем не тема для пьесы? Человечество обречено экономить.
Похоже, Норма всерьез решила распрощаться с карьерой. Она была наделена актерским даром, но, по ее же собственным словам, ей недоставало темперамента и крепких нервов. После съемок «Принца и танцовщицы» она и думать не хотела об участии в новом фильме. Она сбежала, спасая собственную жизнь, – говорила, что ей «едва удалось ускользнуть».