Блондинка

Однако, где же Норма? Он задержался в гостиной, узкой продолговатой комнате с неровным (по непонятной причине) полом, выглянул в окно, взглянул на небо, на просветы между облаками. Какое, наверное, мощное впечатление производило это зрелище на первобытного человека. Казалось, что из-за туч вот-вот появится божество, предстанет перед человечеством во всей красе. Рассветное небо над океаном. Ослепительные отблески восходящего солнца. Огненные, золотистые, они постепенно меркли к северо-востоку, за синюшным нагромождением грозовых туч, уходивших все дальше от дома. Интересно, подумал Драматург, Норма сейчас тоже разглядывает это небо? И ощутил прилив гордости – оттого, что он, ее муж, сумел преподнести ей такие дары. Сама она понятия не имела, куда поехать и на что посмотреть. Нет, утром на Манхэттене такого неба не увидишь. И в Рэвее, штат Нью-Джерси, – тоже, даже в невинном детстве. Через забрызганные дождем стекла в гостиную проникали первые солнечные лучи, плясали на стенах, оклеенных обоями, словно язычки пламени. Свет был живой, как сама жизнь. Напольные часы резного красного дерева – единственные, что Норма сумела вернуть к жизни, – размеренно тикали. Тускло поблескивающий, отливающий золотом маятник неспешно отмерял время. «Капитанский дом» напоминал плывущий по травянисто-зеленому морю корабль, и Драматург, типичный горожанин, был его капитаном. Привел семью в безопасную гавань. Наконец-то!

Так думал Драматург, оказавшись во власти нехитрого мужского тщеславия. Так думал он, ослепленный надеждой. На секунду ему показалось, будто он, одолев непроглядные слои времени, ощутил неразрывную связь с целыми поколениями людей, живших здесь до него. Такими же отцами и мужьями, как он.

– Норма, дорогая, ты где?

Наверное, на кухне, подумал он. Показалось, что там открылась, а потом захлопнулась дверца холодильника. Но и на кухне ее не было. Тогда, наверное, на улице? Он вышел на крыльцо. Бамбуковая циновка на полу отсырела; капли воды сверкали на гнутых подлокотниках зеленых шезлонгов, словно самоцветы. На заднем дворе, на лужайке, Нормы не оказалось. Может, пошла на пляж? В такую рань? Когда так зябко и ветрено? Грозовые тучи ушли к северу. Почти все небо стало теперь бронзово-золотым с мелкими вкраплениями оранжевого. О, ну почему он «сочинитель», а не художник, не живописец? Не фотограф, в конце концов? Отдавал бы должное природной красоте, не копался бы в людских пороках и глупостях. Почему он, верящий в человечество либерал, постоянно выставляет напоказ людские слабости, винит правительство и «капитализм» за то зло, что селится в человеческой душе? В природе нет зла, нет уродства. Норма и есть сама природа. В ней не может быть ни зла, ни уродства. «Норма! Иди сюда. Ты только глянь на это небо!..»

Он вернулся в темную кухню. Прошел через прачечную, направился к гаражу, но вдруг заметил, что дверь в подвал приоткрыта. В тени, на верхней ступеньке лестницы, пристроилась женская фигурка в белом. В подвал был проведен свет, но лампочка горела слабо. Чтобы спуститься вниз, без фонарика не обойтись. Но фонарика у Нормы не было, и, по всей очевидности, спускаться в подвал она не собиралась. Она что, говорит там с кем-то? Сама с собой? На ней была одна лишь полупрозрачная ночная рубашка, потемневшие у корней волосы растрепались.

Драматург собрался было окликнуть ее снова, но сдержался. Не хотелось ее пугать. В этот момент она обернулась. Зрачки расширены, небесно-голубые глаза широко раскрыты, взгляд невидящий. Только тут он увидел, что она держит в руках тарелку, а на тарелке – окровавленный сырой бифштекс. Она ела мясо прямо с тарелки, как кошка, слизывала кровь. Перехватив изумленный взгляд мужа, она расхохоталась:

– Ох, Папочка! Как же ты меня напугал!

Младенцу в ее чреве скоро будет три месяца.

8

Она так волновалась! Еще бы, вот-вот приедут гости.