Но все равно ей здесь очень нравилось! Лужайка шла под уклон, над ней возвышался старый, побитый непогодой дом, прямо как замок из сказки. Участок тянулся до самого обрыва, и каменистый пляж тоже был в полном распоряжении жильцов. Ей нравился здешний покой. Рокот прибоя, шум движения на шоссе – все эти звуки были приглушенными, мягкими, не таили в себе угрозы. Полной тишины тут не было. Не было и слепяще-белой больничной тишины, как в той палате, где она пришла в себя, в Царстве Мертвых, в тысячах миль отсюда. Английский врач, незнакомец в белом халате, смотрел на нее, как смотрят на кусок мяса на прилавке. А потом осведомился спокойнейшим тоном, помнит ли она, что с ней случилось. Помнит ли, сколько барбитуратов проглотила. Сознательно ли намеревалась причинить себе вред. Врач называл ее «мисс Монро». И заметил, что ему «понравились некоторые из ее фильмов».
Она молча замотала головой.
Она не собиралась тогда умирать. Ведь она еще не родила ребенка, не исполнила предназначение всей своей жизни.
Во время последнего телефонного разговора Карло заставил ее пообещать, что она будет звонить
Карло! Только он умел ее рассмешить. После того, как Касс и Эдди Джи исчезли из ее жизни.
(Нет, Карло не был любовником Нормы, хотя голливудские журналисты утверждали обратное. Бесконечно публиковали снимки, где они с Карло шли рука об руку и улыбались.
В гараже Норма взяла мотыгу, в подвале сняла с крючка проржавевшие, покрытые паутиной садовые ножницы. Гости приедут только к вечеру. А сейчас нет еще и полудня, и времени у нее предостаточно. Приехав в «Капитанский дом», она поклялась, что приведет в порядок все клумбы, очистит их от сорняков. Но, черт побери, сорная трава растет так
СОРНЯКИ АМЕРИКИ
Она рассмеялась. Эти стишки наверняка понравились бы Младенцу. Незамысловатый ритм. Надо подобрать к ним мелодию на пианино.
Посреди разросшихся клумб виднелось несколько бледно-голубых гортензий, они только что зацвели. Любимый цветок Нормы Джин! Живо вспомнились цветущие гортензии на заднем дворе у Глейзеров. Бледно-голубые, как эти, и еще розовые и белые. Миссис Глейзер говорила с мрачной многозначительностью, с которой мы порой произносим банальные слова, пытаясь утвердить тем самым свою значимость; считая, что эти слова переживут нас самих, таких хрупких и уязвимых:
– Гортензия –
Драматург всегда недоумевал, что же хотел сказать этим Т. С. Элиот. Фраза настораживала еще и потому, что в собственных его пьесах никаких привидений не было.
Он наблюдал, как Норма срезает цветы на лужайке за домом. Его беременная красавица-жена. Драматург задумчиво рассматривал ее раз по десять на дню. Одна Норма была с ним рядом, другая – на некотором расстоянии. Первая – объект чувств и эмоций, вторая – объект эстетического наслаждения. Что, разумеется, тоже эмоция, и не менее сильная. Моя беременная красавица-жена.
Сейчас на ней была широкополая соломенная шляпа, чтобы защитить чувствительную кожу от солнца. Брюки, его рубашка, а ноги босые, и это ему не нравилось; и садовых перчаток на ней не было, и это ему тоже не нравилось. Руки у нее такие нежные, обязательно будут мозоли! Не то чтобы Драматург наблюдал за Нормой специально. Нет, он подошел к окну полюбоваться океаном и небом с разбросанными по нему облаками, все время менявшими свою плотность и прозрачность. К тому же он был целиком поглощен новой пьесой; написанное ему нравилось, отдельные сценки и наброски явно удались. Возможно, они даже пригодятся для сценария (он еще никогда не пробовал писать сценариев), и этот сценарий однажды выведет его жену на «новую орбиту». Вдруг под окном появилась Норма с мотыгой и большими садовыми ножницами. Работает неуклюже, но методично. Полностью ушла в свое занятие – так же, как ушла в беременность. Ее переполняла уверенность в собственном счастье, и вся она словно светилась изнутри.