Блумсберийская красавица

Такой энергической, горячей женщин нуженъ былъ сильный, ршительный, хладнокровный мужчина, ростомъ футовъ въ семь — съ грудью, шириною дюймовъ сорокъ-пять, человкъ, у котораго рука была бы похожа на домъ, а кулакъ — на боксерскую перчатку. Она не очень цнила умъ и сердце. Какую же власть могъ имть надъ этой прекрасной Бобелиной такой нелпый крошечный мужъ, какъ дорогой Долли? Онъ съ самаго начала выпустилъ изъ рукъ самую большую свою силу — богатство. A что касается до заботъ о его любви, то это пустяки! онъ обязанъ былъ любить ее. Тысячи мужчинъ считали бы за счастье любить ее, такъ гд жь тутъ заслуга? Я всегда думалъ, что изъ Анастасіи вышла бы отличная хозяйка какой-нибудь солдатской пивной лавки: тамъ было бы у мста такое ловкое, прекрасное существо, которое принимало бы поклоненіе отъ цлаго полка, имла бы по пяти обожателей за разъ, отъ сержанта до барабанщика, но не отдавало бы никому своего сердца и не отпускало бы ничего въ кредить и на одинъ пенни.

ГЛАВА X Поцалуи и щелчки

Хоти я и не увренъ, но сильно подозрваю, что въ жилахъ прекрасной Анастасіи были частицы азіятской, итальянской, испанской и ирландской крови. Де-Кадъ-отецъ обладалъ такимъ носомъ, который, говоря вполн безпристрастно, получилъ первоначальное свое очертаніе въ Іуде, и только потомъ эмигрировалъ въ Европу. Сынъ его, Бобъ, отличался лностью и, кром того, страстно любилъ лукъ, долги и табакъ, что наводило меня на мысль о его испанскомъ происхожденіи. Съ другой стороны, Анастасія, во всхъ отношеніяхъ, кром голоса, была образцомъ итальянки, между тмъ, какъ пристрастія мистриссъ до-Кадъ къ картофелю было непомрно; она проливала слезы, когда впервые появилась болзнь на эти овощи; умнье ея приготовлять картофельные соусы показывало въ ней урожденку Дублина.

Кровь всхъ этихъ расъ очень живуча, и даже одна капля ея, подобно аромату миндальнаго экстракта, долгое время продолжаетъ сохранять свою силу.

Я того мннія, что въ крови Анастасіи было слишкомъ много такого аромата. Она никогда не была довольна, пока не достигала какой-нибудь крайней степени душевныхъ движеній — любви или ненависти.

Въ привязанности этой женщины всегда можно было сомнваться, также, какъ всегда можно было ожидать отъ нея какой-нибудь дикой выходки. Когда она обнимала руками шею супруга, то первымъ побужденіемъ его было защищаться изъ опасенія внезапнаго насилія. Когда она врывалась въ его комнату съ намреніемъ сдлать сцену, онъ нердко встрчалъ ее съ улыбкой, думая, что визитъ жены вызванъ внезапнымъ, неукротимымъ порывомъ нжности. У такихъ лэди, какъ Анастасія, нердко случается, что чрезъ десять минутъ посл страстныхъ поцалуевъ въ одну щеку, он даютъ въ другую сильную, звонкую пощечину.

Цлую недлю Анастасія, какъ бы обновленная, только и дышала любовью. Вовсе не стараясь регулировать привязанность, она раскрыла вс источники своей страстной натуры и затопила маленькаго супруга такою страстью, въ которой онъ, милый утенокъ, захлебывался въ блаженств, хотя, вмст съ тмъ, не безъ тревоги сознавалъ, что никакой смертный не можетъ служить достаточнымъ водоемомъ для такого изобильнаго прилива нжности.

Еслибы спросили его мннія, то онъ посовтовалъ бы своей супруг взять примръ съ той заботливое школьной учительницы, которая выдаетъ ученику пирогъ по кусочку, такъ что пирога хватаетъ надолго.

Пирогъ Долли, такъ изобильно начиненный изюмомъ, такъ отлично испеченный, могъ бы доставлять удовольствіе на цлый годъ, но Анастасія была охотницей до толстыхъ, большихъ кусковъ!

Пока продолжалось это состояніе, оно было восхитительно. Вся его прежняя любовь возстановилась и изготовился огромный запасъ новой; сердце Долли было такъ полно, что едва не лопалось отъ радости. Долли была свойственна жадность; пока порывъ любви продолжался, онъ хотлъ упиться имъ, сколько можно больше. Если Анастасія оставляла комнату, Долли ждалъ ее, какъ преданная собачка хорошей испанской породи; услышавъ голосъ, онъ волновался опасеніемъ, что она, его красавица, какъ-нибудь случайно заговоритъ, а онъ пропуститъ мимо ушей эту мелодическую музыку.

Маленькій Долли совершенно обезумлъ отъ любви, которая волновала и тревожила его. А мистриссъ Икль, — я это слышалъ, — все еще жаловалась, что мистеръ Икль былъ холоденъ. Холоденъ! Да его дыханіе было раскаленный паръ и могло бы замнить паровую силу въ любомъ механизм.

A какъ Анастасія держала себя? Нжно, очень нжно! Коршунъ, привыкшій питаться на поляхъ битвъ, и тотъ полюбилъ бы ее, и въ угожденіе ей, слъ бы на растительную діету. И поведеніе, голосъ, образъ мыслей — все перемнилось; она казалась романическимъ, вдохновеннымъ существомъ, которое живетъ для другихъ и забываетъ о себ.