Бог. Истина. Кривды. Размышления церковного дипломата

Тоталитарная система ненавидела людей, не вписывавшихся в ее рамки. Ей легче было не заметить заклятых врагов, чем допустить существование человека, открыто считавшего, что даже борьба с ней не стоит слишком многих сил. И были обыски, и страшный приговор суда, и застенок – «больница» за колючей проволокой в далеком Приамурье, где даже переписка была запрещена, и «доктор», спрашивавший у связанного и бьющегося в конвульсиях человека, только что получившего огромную дозу инсулина:

– Вы верите, что Христос теперь может прийти и освободить вас?

Но были и лучи солнца, пробивавшиеся сквозь решетку. И была радость возвращения, новые надежды и новые успехи. В это время мы встретились с рыцарем.

– Послушайте, рыцарь, а не Дон Кихот ли вы? Неужто нельзя было переждать трудные времена, а потом свободно проповедовать и без потерь достичь того, что сейчас имеете, – признания, уважения?

– Понимаете, я услышал призыв, призыв Господа. Призыв следовать за Ним, жить в Нем и делиться с людьми Его истиной. Тот, кто откликнулся на этот призыв, знает, что нет для человека большего блага, чем жизнь с Богом. Все страдания, выпавшие на мою долю, не смогли убедить меня в обратном.[31]

Мы, конечно, много спорили – об истине и ересях, о советском прошлом и о будущем России. Сандра, с его кладезем воспоминаний и интересным самиздатским журналом «Призыв», можно было прекрасно вывести на телеэфир и в большие аудитории. Увы, ничего не получилось. Старый диссидент все время говорил об опасности новых репрессий и, на мой взгляд, подспудно желал возврата «простого и ясного» тоталитарного времени. Кто-то в те годы даже резко пошутил: «Давай будем ходить за Сандром, изображая кагебешников – тогда ему опять будет хорошо». Конечно, рыцарь религиозного подполья стилистически мало сочетался с поздними восьмидесятыми и ранними девяностыми. Так и уехал потом на родину, в Ригу, получив по реституции хорошую недвижимость. Но сегодня его в Москве не хватает. Проезжая мимо железнодорожной станции «Маленковская», с ностальгией вспоминаю наши осенние прогулки по окрестным аллеям – и бесконечные тягучие споры.

Группы, подобные сандровой общинке, примыкали к «католической» версии экуменизма. Она почти не имеет формальных организационных структур – хотя в Ватикане и работает Папский совет по содействию христианскому единству с небольшим аппаратом. Главная сила этого экуменического «потока» – в движениях мирян, особенно молодежи.

Возьмем, например, монашескую общину Тэзе на юге Франции. Когда-то она началась как скромный отшельнический уголок во главе с протестантом Роже Шютцем. Туда стали приезжать молодые люди – все больше и больше. «Братья»-монахи, входящие в общину, начали с молодежью целенаправленно работать – и уединенная «пустынь» стала местом массовой тусовки. Возникла целая «субкультура Тэзе», основанная прежде всего на песнях, которые исполнялись за общей молитвой. Уже в 70-е и 80-е годы их пела вся «католическая» и протестантская молодежь Западной Европы. В Тэзе каждое лето приезжали десятки тысяч паломников – в основном молодых людей с рюкзаками, спальными мешками, гитарами и песенниками, изданными в той же общине, но купленными в самых разных городах и приходах. С 1978 года община стала проводить то в одной, то в другой стране на Новый год «Европейские встречи молодежи». В начале девяностых я побывал на таком собрании в Вене. Спали мы на полу в одном из приходских домов, где разместилось еще человек пятьдесят. Верующая молодежь заполонила весь город – приезжих было более ста тысяч. Все питались из полевых кухонь, растекались по разным молитвенным встречам, концертам и вернисажам, иногда молились вместе на огромной ярмарочной площадке.