Бог, которого не было. Белая книга

Алиса по-своему поняла мое молчание и протянула мне двушку.

— Звони, — кивнула она на телефонную будку.

Я нерешительно взял монетку.

— Иди. — Алиса снова закрыла глаза, а твой второй замурлыкал еще ненаписанную песенку Гребенщикова: и две копейки драгоценней, чем десять рублей.

Я шел, Алиса широко закрытыми глазами смотрела мне вслед, а ты с твоим вторым уже пели в два голоса: я вижу в этом руку судьбы, а перечить судьбе грешно. Опять кто-то из вас фальшивил, и опять я не мог понять кто. Я закрыл за собой дверь будки, набрал номер. Даша моментально взяла трубку.

— Ты? Боже, как я ждала твоего звонка…

Милицейские сирены заглушили Дашин голос, чья-то рука грубо схватила меня и выволокла из телефонного автомата; Даша продолжала звать меня, менты вязали системщиков, журнал с картиной Кранаха валялся на земле; ты и твой второй убегали со всех ног по Моховой.

— Бог с ними, в следующий раз возьмем, — решил главный мент, наступая сапогом на Евину попу без целлюлита.

Лет через десять БГ послушает Боба Дилана и напишет про судьбу, меня и Дашу эту самую песенку: и знаешь, в тот день, когда я встретил тебя, мне бы стоило быть слепым.

На часах 20:53. Через три часа и семь минут меня убьют. И знаете что? Я вижу в этом руку судьбы, а перечить судьбе грешно.

Все это рок-н-ролл

Голос — это тоже тело. Часть его. Продолжение. Иногда можно прижаться к голосу. Я лежал на полу автозака, прижавшись к голосу Даши: Ты? Боже, как я ждала твоего звонка. Алиса, сидевшая рядом со мной, все понимала: она сначала нежно растрепала волосы Дашиному голосу, а затем, сняв с себя хайратник, надела там, где голос чуть дрогнул, на слово «боже». «Для того чтобы во что-то верить, вовсе не обязательно знать, правда ли это», — сказала кэрролловская Алиса. А кинчевская Алиса добавила: «Все это рок-н-ролл». Все это рок-н-ролл, — эхом повторил Дашин голос.

Автозак остановился, и главный мент приказал нам выходить.

— Пока, — сказала Алиса мне и голосу и стала выбираться из автозака.

— Пока, — эхом отозвался Дашин голос.

Я лежал на грязном полу автозака то ли в шестьдесят девятом, то ли в семидесятом году в стране, которой уже давно не было. Было лето, менты требовали предъявить документы, документов у меня не было, у меня был только голос Даши, я еще крепче прижался к нему и закрыл глаза.

По хиповскому поверью, человек рождается, когда приходит на тусовку. И умирает, когда с нее уходит. Моя тусовка заканчивается. Ничего не поделаешь: все это рок-н-ролл.

Несуществующее место. Место, где можно не существовать

В месте по имени Место есть особое место. Соф хаолям, смола. Это несуществующее место. Место, где можно не существовать. И если широко закрыть глаза и пойти куда глаза глядят, то можно дойти до этого места. Я так и сделал. И я хотел остаться там, чтобы не существовать еще немного, но мне помешал Моцарт. Точнее, Костя Парфенов. Врач скорой помощи Костя Парфенов позвонил мне Моцартом, Соната № 11, часть третья, Rondo alla turca; Костя Парфенов, сказавший когда-то, что мы все умрем, позвонил и спросил: жив ли я и где я. Я не знал, что ему ответить, мы не виделись несколько лет, я не знал, жив ли я, и не знал, где я; вернее, знал, что я в месте по имени Место, соф хаолям смола, но не знал, как это ему объяснить; но Косте не нужны были мои объяснения, он был пьян вусмерть.

— Слушай, мне очень плохо, — заплетающимся языком сказал Костя, потом повторил это еще несколько раз, хотя я и с первого раза понял, что ему очень плохо; а потом язык совсем перестал его слушаться, Костя замолчал, и был слышен только перегар.

«Звони ноль-три, спроси Костю Парфенова», — чуть было не сказал я, но не сказал.