Бог, которого не было. Белая книга

Мама Алекса замерла, услышав это. Даже не замерла, а окаменела. Превратилась в камень. И только сердце билось о камень. Это было слышно — как о камень билось сердце мамы Алекса. Знаешь, когда-то Лара Фабиан потеряла своего возлюбленного. Когда великие певицы теряют своих возлюбленных, они поют. Чтобы никто не увидел, как они плачут. Но когда Лара Фабиан вышла на сцену в Ниме, она не смогла произнести ни слова. Пианист дважды начинал играть мелодию Je t’aime, но Лара не могла петь. Если бы ты видел лицо Лары Фабиан, сидящей, опустив голову, на сцене этого французского городка, то в мире больше никогда никто бы не умер. И особенно — никогда бы не умер ни один человек, которого любят. А если бы ты видел лицо мамы Алекса в тот момент, то в мире никто никогда больше бы не плакал. Ни из-за порванных колготок, ни вообще. Никто бы никогда не плакал. Но ты предпочел не видеть ни лица Лары Фабиан, ни лица мамы Алекса. Я не знаю, сколько было зрителей на том концерте Лары Фабиан, но когда она не смогла петь — запели они. Все. И если бы ты видел лицо Лары Фабиан, когда все зрители запели вместо нее, я даже не знаю, что ты должен был сделать. Отменить первородный грех, наверное. И это как минимум. Наверное, поэтому ты и специально не видел лица Лары Фабиан, когда все зрители запели вместо нее. А Лара допела тогда Je t’aime вместе с залом. Ее голос дрожал, но она допела. Голос мамы Алекса тоже дрожал, но она смогла сказать мне: папа Алекса умер два года назад. Рак. У Тадеуша в Праге был маленький магазин дисков. В основном — рок и джаз. Когда узнали диагноз… Тадеуш шутил, что на небе откроет такой же, только больше… Она провела рукой по полке с дисками: это всё, что осталось от него, но музыку с тех пор я не могу слушать.

Она быстро ушла на кухню, и вернувшийся Алекс не увидел слез на ее лице.

— Так ты видел папу? — требовательно повторил мальчик.

— Видел, — соврал я.

Когда ты Бог — врать легко. Когда ты Бог — тебе верят.

— У твоего папы крутой магазин дисков, прямо напротив школы для ангелов, — продолжал врать я. — Вот, это он для тебя передал, — я отдал мальчику диск хипов.

Если бы я действительно был Богом, то подарил бы парню диск Лары Фабиан. Я бы подарил Алексу все диски мира, но я не был Богом и у меня была только пластинка хипов. И я подарил ее Алексу.

— Концертник, — оценил подарок Алекс.

А потом вернулась мама Алекса, и мы уже с ней пели хором. Ну или врали хором: папа беспокоится, что ты слишком много играешь в плейстейшен. И говорит, что надо обязательно заниматься спортом.

Je t’aime — пела Лара Фабиан.

— Я люблю тебя, — поцеловала сына мама Алекса.

Ты молчал. Ну, или плакал. Если бы ты был — ты бы плакал.

Богу бы я ни за что не дала

Я вышел на лестницу покурить, думая о том, что в мире творится что-то непонятное. Какая-то хрень. Нет, в мире всегда творится какая-то хрень, но все-таки июль в середине марта — это перебор. А еще на пятаке пластинки, ну, той, что отец Алекса передал своему сыну, была знаменитая эмблема Bronze — обезьяна, идущая по кругу к человеку. Но год выпуска — 1991-й, когда студия уже разорилась и ничего выпускать не могла. А Байрон тем более не мог подписать этот альбом — он умер в 1985-м. Похоже, отец Алекса действительно открыл магазин напротив школы для ангелов и туда как-то зашел Дэвид Байрон, чтобы подписать для Алекса диск.

Рыжеволосая мама Алекса тихо встала за моей спиной.

— Мог бы и в квартире покурить, — сказала она мне. А помолчав, добавила: — Раньше мы с мужем ругались, чтобы курил в окно. Теперь я у нас на кухне жгу его сигареты. Пахнет немножко Тадеушем.

Я молча курил, не зная, что сказать.

— Спасибо тебе. — Она вытащила из моей руки сигарету, затянулась. Солнце текло медом по ее волосам. — Только зря ты морочишь голову Алексу этим Богом, — выдохнула она вместе с дымом. — Нет его. И слава богу, что нет.

Упругая грудь прижалась к моей спине, и у меня моментально встал.

— Ну вот видишь, — она легко провела рукой по моему паху, — ну какой ты Бог. Ему я бы ни за что не дала, — усмехнулась мама Алекса и стала подниматься по лестнице в квартиру.

У двери она остановилась.

— Приходи через пару часов — Алекс уже уснет.

Я молча покачал головой и стал спускаться. Надеюсь, Алекс простит меня, что я не попрощался. Из квартиры мне вслед донеслось вступление July Morning — с того самого диска, что передал с небес Тадеуш для своего сына.

Дашазависимость

Я плохо помню, как доехал до аэропорта, как сел в самолет. Тоска. Такая тоска, которая бывает перед рвотой, только душевная. Перед глазами крутился пятак Bronze — тот, где обезьяна становится человеком. Или наоборот — человек становится обезьяной. А еще ты уселся рядом в кресло. Ты — это Бог. Ты остановил рукой крутящуюся пластинку и спросил:

— Знаешь, что в July Morning соло на клавишных исполнил вместо Хенсли Манфред Манн? Продюсеры настояли.

Я пожал плечами: конечно, знаю.

А ты продолжал:

— Хенсли смирился, но Манфреду он этого не простил.