Эта херня и привела меня сюда. А уже через три часа и девятнадцать минут приведет меня к тебе. Если ты, конечно, есть. Пёплы вот — точно есть. И будут. Это еще Эйнштейн в своей квантовой связанности говорил. И Паули в своем принципе Паули говорил: ты можешь разлюбить
Небытие
Я не про музыку, я про жизнь. Хотя и про музыку тоже.
Ничего не происходило. Днями. Месяцами. А потом я и считать перестал. Утром — на работу на почту, вечером — на работу в бар.
На почту Эдика не пускали, а вот в баре — любили. Он лежал рядом со мной и лишь иногда нажимал лапой на педаль рояля.
Как говорил сам лабрадор: это незаметно, но в душе я кручу спиннер.
Дома мы с Экклезистом смотрели по телевизору сериалы. Ну, по тому телевизору, что я с балкона выкинул. В общем, мы смотрели сериалы и спали хорошие сны. Нормальная жизнь мещанина, оставляющего любую мечту вместе с чаевыми в кафе.
На письма к тебе я по-прежнему отвечал, но как-то рутинно. И советы твои (ну то есть мои) были как очередной альбом
А может, просто перегорело что-то внутри, когда меня лабрадор в розетку включал.
Что-то важное. Или наоборот — что-то ненужное. Не знаю. Вот человек, когда долго бухает, — он уходит в запой. Иногда это весело, иногда — страшно. Но не скучно.
А когда он прекращает пить — уходит в непитие. Это такое алкогольное небытие.
И есть еще вселенское небытие. Это когда ты вроде есть, но лучше бы тебя не было. Как группы
Но пути твои все же неисповедимы, и даже
Ты тоже выдал крутой хит — и осенью мне прислали повестку в армию.
Как там в
Берега должны быть у человека, без берегов человек — лужа
Как-то ночью Лев Толстой взял и ушел из Ясной Поляны. Ну как ушел — на извозчике уехал. Некоторые утверждают, что он уходил от жены; другие — что от Бога, которого Толстой не признавал, за что его и отлучили от церкви; третьи — что ушел в поисках Бога, потому что предыдущий Бог Льва Николаевича не устраивал, и он его не признавал, за что его и отлучили от церкви. Одни говорят, что он шел босиком, другие клянутся, что в сапогах; извозчик же, отвезший великого писателя на вокзал, пропивая полученные от Толстого деньги, сказал: берега должны быть у человека, без берегов человек — лужа. Что это значит — извозчик не объяснил. Просто потому, что его никто об этом не спрашивал.
Абсолютно точно известно одно: куда бы на самом деле ни уходил тогда Лев Толстой, в сапогах был этот матерый человечище или босиком, — взял он с собой только самое необходимое: чемодан с вещами, узел с пледом и пальто, корзинку с провизией и пятьдесят рублей.
Когда я уезжал в Израиль из России, у меня с собой вообще не было денег. Зато была майка с надписью «Лучше не будет», которая еще помнила, что Даша не признавала лифчики; пластинка Окуджавы, подаренная зеленоглазой родственницей Тефали; айфон, на который могла позвонить Даша, и ключ от квартиры, которую я закрыл этим ключом. Берегов у меня не было.