Боги тоже люди (СИ)

Тони просит нарисовать ему дом — тёплый дом с камином, что беззаботно вылизывает деревянную пищу. Просит нарисовать ему горячее молоко с вкуснейшим шоколадным печеньем, как в детстве, когда ещё мать была жива, и они были счастливы. Просит нарисовать ему уютное настроение и нежные объятия, чтобы утонуть и захлебнуться в этом внутреннем океане тепла и света. Так и хочется заплыть далеко за буйки, чтобы больше никогда не вернуться обратно, чтобы все поступки, мечты и надежды превратились в маленький клубок вечности и застыли между рёбрами, словно посеянные семена роз. Они будут поливать этих зародышей слезами счастья в такт мелодии дождя и моря.

Пусть Он нарисует это Тони… на коже.

***

Странная особенность — говорить на одном языке, не произнося ни слова. Разговоры им не нужны: они похожи на облака пыли. И не жаль разбивать несказанное об окна высоток из кирпича, слыша прерывистый пульс сквозь солнечное запястье, и вывешивать мозг на всеобщее обозрение. Самая крайность из всех крайностей — это потеряться в собственном доме, в своей псевдосвятыне, и каждый раз щёлкать рубильником, когда чувствуешь, что подступаешь к грани, подходишь к рубежу, избегая замыкания.

Мы засыпаем, думая, что пора бы начать новые жизни, со стеклянным лицом, блекло выраженными эмоциями, распуская прошлое парусами по ветру. Затем просыпаемся и первым делом вычеркиваем маркером ещё один день крестиком жирным. С удушливой тоскою в холодное дно, сбив цикличность выдуманных мечтаний со вкусом домашней выпечки, под виниловые пластинки, на которых отпечатки трафаретных пальцев — его и твоих. И тут ты чувствуешь, как что-то колет тебя изнутри строчками нотными, вырисовывая все твои предыдущие дни у подножья расстеленной кровати, где когда-то переплетались тонкие руки с прожилками счастья. Невозможно разлюбить записи задним числом за один щелчок рубильника.

Твое тёплое море медленно превращается в грязную болотную бездну, и ты опрыскиваешь его удобрениями из собственных костяшек.

***

Всем знакомо это ощущение, когда ты будто стоишь на трамвайной остановке, поджидая свой вагончик, и тут вдруг осознаёшь, что все пути устелены лесным волшебством? Вокруг зелёные чащи и прелый запах растительности. Вокруг витает лёгкая усталость, что оседает на кончиках пальцев и веках. Ты смотришь на свои руки, а от них исходит аромат… тонкой дымкой. Внутренние ритмы и вибрации вдруг так неожиданно совпадают с внешним миром. Ты улыбаешься, закрываешь глаза в экстазе, руки твои пахнут чужим, но одновременно самым родным телом, они пахнут любовью и надеждой. Ты весь в этом наваждении и ты счастлив.

Вдруг всё резко обрывается — откат назад на пару мгновений: ты стоишь на той же остановке, вместо золотого солнца над головой блестит фонарь, что больно бьёт в глаза, и ты жмуришься. Едут машины одна за другой мелькающими картинками, ветер качает твою голову, словно колыбель из детства, от тихих шагов под ногами исчезает трава, всё исчезает…

Кроме испачканных чужой кровью рук.

***

Старые обуглившиеся сосны раскинули свои ветки к посеревшему небу. Мелко моросящий дождь усилился, превратившись в полноценную грозу. Земля ощутимо охладела, вороны спустились слишком низко. Даже на краешке закатного неба чувствуется переизбыток Кортасара — не только под ладонью, которую шершаво скребёт твёрдая обложка.

Под шумящие волны ветра, что успокаивал слух, мелодично колыхались ярко-красные бутоны полевых маков. Их алый цвет радовал душу, наполняя её живительной силой сладкого вина. Посреди поля стоит Бог босыми ногами, воспевая мимолетную жизнь ароматных цветов, выводя их в альбоме для зарисовок чёрно-белыми набросками.

Как же Тони сразу не догадался, что такие светло-серые глаза могут принадлежать только художнику, который так часто поднимает голову в небо.

Казалось, будто сама вселенная спряталась в его рукавах и просачивается сквозь вены по конечностям, выплескиваясь в альбом. Не утратив сноровки, он выдаёт тузы один за другим, не боясь и веря в отдачу. От его дыхания дрожь по коже — ветер здесь утратил свои права. Будучи на станции, Тони непременно бы пропустил свою остановку, забыл бы про время, пролетел бы мимо пролётов, уехал бы в другой конец, утратив полное восприятие повседневности. Бог великолепен в своём умении обезоружить. Солнце тускнеет и меняет цвет, Бог впитывает его своими глазами. У Тони рвется футболка в области сердца из-за ускоренного сердцебиения, и перекрывается дыхание в межрёберной области. Он готов отдать ему своё сердце: кажется, оно самому сейчас только мешает. Пусть Бог запрячет сердце в своём доме, либо в банку, как новорождённых уродов в кунсткамере.

Это чувство подобно свистопляске на краю пропасти, на острие ножа, босиком.

— Вы тоже уважаете мимолетное мгновение?

То чувство, подобно стыду или пропитанное уважением, заставило Тони отвернуться и сделать вид, будто он не замечал Бога до этого.

— Ветер тут особенно сладко целует, — выговаривает юноша, светло улыбаясь и выводя карандашом что-то новое в своём альбоме.