Боярин, скиф и проклятая (СИ)

Подъехав почти впритык, Ярогнева резко дернула за поводья вправо, и кобылка, заржав, потеряла равновесие, свалившись под копыта коней степняков. Белое окрасилось красными разводами. Рев Лютобора, ржание коней и хрип, крики и лязг оружия слились в единый шум, и Куница едва успел заметить, что и сам из седла вылетел: в его коня попала шальная стрела, и тот рухнул, споткнувшись, а заодно — чуть не подмяв под себя всадника.

Куница с трудом поднялся и бросил взгляд на умирающую белую лошадку, оставшуюся позади, да на бледное лицо, кровью залитое. Ярогнева лежала под своей лошадью с закрытыми глазами, и не шевелилась. Даже не дышала.

— Нет ее, — ошарашенно пробормотал Куница, схватив Лютобора, и пытаясь сдержать, чтоб не побежал на верную смерть, — по ней проехали, нет ее больше.

Мимо лица просвистела стрела и впилась в ногу боярину, тот сдавленно зарычал, присев.

Нет уж. Куница бросил последний взгляд на окровавленное девичье лицо и потянул Лютобора прочь. В ушах шумело, кровь в венах, казалось, бурлила, как кипяток. Где-то вдалеке, там, где они оставили мертвую, в предсмертном ржании захрипела лошадь, и показалось, что в этом хрипе послышался девичий крик.

Едва треск веток под ногами гонящихся за братом и Куницей половцев стих, белесые глаза распахнулись, и Ярогнева судорожно вдохнула воздух полной грудью. В горле встал тугой комок рвоты, и она, поднявшись на локтях, выблевала, похоже, целое море. Лошадь, конающая с вывороченными внутренностями и проломленными костями, захрипела. На ее губах пузырилась багровая пена, а глаз беспорядочно вертелся в глазнице, пытаясь что-то углядеть. Ярогнева поднялась и просипела, погладив животное:

— Прости меня, прости. Не надо было тебя выбирать.

Ей повезло. В очередной раз повезло. Ее не убило зверье и холод в лесу той зимой, что в памяти не сохранилась, не убил Куница или его товарищи, не убили копыта коней, свистевшие и глухо бьющие землю совсем рядом, практически у самого лица. Может, и не проклятие это вовсе — быть расцелованной Марой? Может, так она богине смерти полюбилась, что не умрет теперь вовек?

Ярогнева поднялась, пошатываясь, и сняла с седла лук со стрелами, слабо пробормотав:

— Поохотились, а теперь моя очередь пришла.

Все как брат учил: следы не только на земле бывают, но и на деревьях, кустах, и даже в воздухе, если хорошо принюхаться. От половцев воняло кислым потом, кумысом и мерзкими на нюх маслами. Они оставляли по себе столько следов, словно думали, будто она не встанет, не возьмет лук со стрелами, да не начнет их выслеживать, как всякого зверя, которого выслеживала с братом на охоте, еще до Татьяны. Ярогнева в последний раз бросила взгляд на умирающую лошадь, и отвернулась. Зря она выбрала эту красивую, белоснежную кобылку.

Девица зажмурилась, вдыхая запах погони, и пошла вперед, стараясь ступать настолько тихо, насколько может ступать человек, который едва не умер несколькими минутами ранее.

Нет особой разницы между человеком и зверем. Даже наоборот: зверь сильнее, зверь изворотливее и хитрее. У зверя есть острый слух и нюх, зоркий глаз и быстрые ноги, чтоб унести прочь. А что у человека? Одно только оружие, да нескончаемый запас говна, бурлящего внутри.

Ярогнева сбросила разорванную кожаную безрукавку, и, оставшись в грязной рубахе, пошла дальше, всматриваясь в следы. Степняки были где-то близко. Они искали Лютобора, конечно же, а брат никогда так просто не сдавался. Он будет идти даже если ног не станет. Он будет идти до конца, если надо. Ярогнева усмехнулась, услышав откуда-то справа приглушенный крик. Достал кого-то, значит. Не орут так просто, когда добычу выслеживают.

У каменистого склона степняки разделились. Одни пошли вперед, куда указывали кровавые кляксы на камнях, а другие — направо и налево, видимо, чтобы охватить больше пространства. Ярогнева ухмыльнулась: ни одной мысли, чтоб следы не оставлять у степняков не было.

Лес вокруг нее шуршал и ворковал листвой, запахи прелой листвы и дерева будоражили странные ощущения. Словно в лесу ей было когда-то очень хорошо и уютно. Словно это был ее дом. Вокруг все так и говорило: «Останься, тебе тут место. Оставайся». Ярогнева помогала головой, отгоняя от себя морок, и двинулась вправо, откуда доносились голоса степняков. Недалеко ушли.

Она кралась тихо, наконец-то ощущая себя на своем месте. Лук и стрелы приятно грели до души, и вглубь души, следы нового зверья радовали глаз. Это была интересная охота, раз уж все к тому наклонилось. Ярогнева углядела впереди степняков, идущих один за другим, и прицелилась. Со скрипом натянулась тетива, а затем — легкий «тень!» и стрела запела, летя в цель. Один упал, подстреленный точно в шею. Двое других оглянулись и, закричав что-то на своем, басурманском, оглядываясь по сторонам, и Ярогнева сменила место засады. Еще одна стрела засвистела и впилась в спину половца. И снова мертвец. Последний получил стрелу прямо в глазницу в шлеме, и упал замертво.