Боярин, скиф и проклятая (СИ)

Ярогнева несмело глянула на лицо Куницы. Он улыбался, глядя на нее, янтарный взгляд стал пронзительным, внимательным настолько, что казалось, будто он смотрит в самую душу. Девушка выдохнула, завороженно глядя в его восхитительно красивые глаза. Янтарь, солнечный свет, раскаленное золото, пустошь и почему-то огонь. Все это было в его глазах, и от Куницы нельзя было оторваться. Утреннее солнце играло лучами в его волосах: отчасти рыжих, отчасти — темных, как и у остальных скифов.

Куница глянул на нее внимательно, и проговорил фразу на своем языке, грубо звучащую, но вместе с тем — какую-то чарующе интересную, как и все новое. Ярогнева непонимающе вскинула бровь и попросила повторить. Куница повторил по словам, а затем — по слогам, и перевел:

— Это значит «Ты кусаешься больно, как бешенная собака, больше так не делай».

— Что, правда? — фыркнула Ярогнева.

— Нет, — вожак хохотнул и поманил ее пальцем. — Иди сюда, я скажу на ухо.

Яра почувствовала, что к лицу приливает жар. Она подвинулась к Кунице ближе, чувствуя, что руки и ноги налились слабостью. Скиф приблизился и проговорил ей на ухо:

— Это значит, что у тебя от золы лицо чумазое и черное, — он добавил рычащим тоном, заставившим задрожать всем телом и густо побагроветь: — а будь ты моя, как раньше, не пришлось бы мараться на охоте.

— Ты так говоришь, потому что волчиц в стае не осталось, — фыркнула Ярогнева. — Я была твоя раньше, потому что ты меня любил.

— Так ты мне и сейчас мила, — Куница перехватил ее руку и не дал отстраниться. — Будь моя, и тебе не доведется охотиться, не доведется себя кормить. Я о тебе позабочусь, и о наших волчатах, когда они появятся. Это по законам стаи: волчица не может быть без волка.

— Волчица может быть без волка, и я тому живое доказательство, — девушка попыталась подняться, но Куница продолжал держать. — Ты это понимал в прошлом. Если бы ты только вспомнил…

— Я вспомню, и тогда ты будешь моей, так почему не быть моей сейчас? — спросил скиф. — Ты без меня волком воешь, так не мучай себя. Или я у брата твоего руку твою попрошу.

— Куница, я все уже давно сказала, — Ярогнева нахмурилась.

— Не скалься на вожака, — Куница отпустил ее, неохотно и нахмурившись.

— Когда я оскалюсь, ты пожалеешь, что вообще меня разозлил, — она поднялась. — Я ни вожака, ни князя, ни черта лысого не боюсь после того, что видела. И волк мне не нужен, сама себе волк.

Куница поднялся следом и схватил ее за руку, дернув на себя. Почему-то показалось ему, что если сейчас Ауруса уйдет, то не вернется, скорее всего. Почему-то ему показалось, что после таких слов она точно уйдет, и навсегда. И почему-то ему показалось, что Ауруса ему нужна. Что без нее, если уйдет, более не будет ему ни успокоения, ни радости, ни счастья.

— Ну, что? Что тебе еще? Мне коня седлать пора, — проговорила она. — Буди их и пусть тоже собираются.

— Хватит наказывать меня за то, что не люблю тебя так, как хочешь, — рыкнул Куница, схватив ее крепче. — А если хотела уйти — не надо было меня у Ареса отмаливать, или надо было позаботиться о том, чтобы никто не сказал мне, что была моя. Люблю, как умею, так что хватит носом крутить.

— Это я тебя люблю, а ты не любишь меня вовсе, — Ауруса отвернулась.

Он осторожно повернул ее к себе лицом, взяв за дрожащий подбородок. Что-то было в Аурусе особенно красивое. Что-то в ней было такое, что не позволяло быть волком, волчицей, диким зверем или кем-то другим. Ауруса была… Аурусой. Или… возможно, было что-то еще? Куница посмотрел в блекло-зеленые глаза, уставился прямо в них, и смотрел-смотрел-смотрел. Было в ней что-то… что-то, что называлось иначе. Когда-то это называлось совсем по-другому, и слово это вертелось на языке, не давало ни подумать, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вокруг них спали волки, часть его стаи. А сам он держал в руках что-то, что этой стае не принадлежало, и звалось оно…

— Я… — проговорил Куница, пытаясь вспомнить, как это называлось. Лицо Аурусы изменилось: из ее рта полилась кровь, она стала задыхаться и позади нее появился не лес, а грязная лужа, испачкавшая белые волосы гнилой водой и вонью. Но лишь на миг. — Я начинаю вспоминать что-то.

Девушка выдохнула, и в их беседе повисла тишина. Ауруса смотрела на него внимательно и, застыв от удивления. Ее губы приоткрылись, и она уже хотела что-то сказать, но волки начали просыпаться, и девушка отпрянула. Тепло и приближающиеся воспоминания отпрянули вместе с ней, и Куница нахмурился.

Действительно: пора было седлать коней и возвращаться. Но Кунице почему-то казалось, что этот лес значил что-то для него, и что происходило тут что-то особенное. И что Ауруса была в этом замешана. Он хотел верить в это, хотел вспомнить и понять, как же так ему полюбилась Ауруса, что он никак не мог отвязаться от нее, что думал о ней, когда не стоило думать.

— Я вспомню все, — проговорил он, поворачиваясь к Аурусе, что затихла, седлая своего коня. И не нашел ее, лишь примятая трава выровнялась, указывая на то, что была она рядом еще миг назад. — Ауруса?