Большой аргиш

Когда перестала мерещиться тень лыжников, Пэтэма оторвала глаза от дырочки на берестяном покрове и с детской откровенностью сказала Бали:

— Дедушка, я не умею так ходить на лыжах, как ходит Сауд.

— Эко! — вздохнул Бали, зажмурился, выгнул спину заморенным оленем и думой опередил бег лыжников на родную стоянку.

Пятые сутки подряд дуд ветер. Пятые сутки, не утихая, плакала скрипом в развилине кедра давно упавшая сосна. Воющим свистом подвывала подсохшая на корню старая лиственница.

Огонь пожирал много дров, однако в чумах не держалось тепло. Тепло выхватывал ветер. Топко предпочитал сидеть в одежде, чем таскать к жилищу кряжи. За это в прошлое утро его долго стыдила Дулькумо. Топко невозмутимо посмеивался и лениво дымил трубкой. Дулькумо вышла из себя, обозвала его «мозглым пнем».

— Пусть пень, — ответил на это Топко, — пню не холодно.

Дулькумо пришлось самой взяться за топор.

Топко не баловал жену. Он ни в чем не уступал бабе своих прав мужчины, а при случае не прочь был свалить на Дулькумо часть своей и без того малой работы. Бабу себе мужчина покупает за большой выкуп. Зачем же за нее еще работать? Амака дал людям оленя таскать груз, питать их молоком и мясом, одевать шкурами; бабу же дал — родить детей, любить мужа и держать на себе все кочевое хозяйство. Недаром же в чуме ее зовут «плечом». Смешная Дулькумо! На что она сердится?..

За ночь у Дулькумо отошло сердце. Утром она дождалась, когда проснулся Топко, накормила его и ушла с рукоделием в чум к Этэе. Руками мять камыс — не надсажать ум. Можно кое о чем поболтать. Веселее пройдет день.

Этэя сидела на шкуре сохатого и широким ножом срезала с нее бурую шерсть. Пэтэма на щеке сучила жильные нитки. Бали на вытянутых ногах тряс зыбку с Кордоном, нянчил.

— Дедушка, ты как думаешь: дошли, нет наши мужики до Гондогли? — спросила, закуривая, Дулькумо.

— Теперь?.. Теперь они должны возвращаться назад. — Бали наклонил ухо над зыбкой, послушал и отставил ее в сторону.

— Ты что-то скоро их ждешь. Найдут ли оленей? — усомнилась Этэя. — Тут ветер дует такой.

— Что ветер? След расскажет, куда они ушли.

— Нет, дедушка, ветер следы занесет.

— Мышиные — может. От оленьего следа, Этэя, останутся лунки. На копаницах снежные ямы глубоки Их какая угодно погода в лесу не заровняет, — тихонько толковал Бали. — Да и куда олени могут уйти! В лесу такая бродь.

Вдалеке сильнее зашумела тайга. Дулькумо стала прислушиваться. Она слушала, куда бежал полосой ветер. Шум приближался. Надсадно простонала сосна. Забились над чумом мерзлые ветки. Раздался сухой сильный треск. У Пэтэмы выпала из рук нитка. Дулькумо побледнела.

Мимо головы Бали пролетел обломок мерзлого сука, прорвавшего берестяную крышу. В дверь быстрее обыкновенного проскочил Топко.

— Дулькумо, ты напрасно меня заставляла рубить дрова, — пошутил он. — Посмотри-ка, сколько их лежит теперь!

Этэя, Дулькумо и Пэтэма пошли поглядеть на то, что заставило Топко бежать к ним, когда он умеет ходить только шагом. Оказалось все просто, о дровах он говорил правду. У чума лежал сломанный вихрем кедр в два обхвата. На снегу валялись накрошенные хвоя, кора, сучья. Острыми занозами торчал пень с гнилой сердцевиной.

— Видели? — оскалил зубы Топко. — Хватит дров?

Дулькумо было не до забав. Она не знала, чем теперь заменить порванную сучьями бересту? Бали рассказывал не торопясь, как в молодости его в листопад пришибло вершиной сломленного дерева.

— Олень пропал, я отлежался, — закончил он воспоминания.

К Топко вернулся страх, и он посоветовал Этэе кругом чума осмотреть лес. А еще лучше теперь же перетащить жилье в безопасную от ветров молодую поросль.

— Дедушка, дядя Топко говорит, нас задавит, — струсила Пэтэма.

— Нет, маленькая, не задавит! — Бали был ласков. — Росло одно плохое дерево вблизи нас, так оно упало. Остальному лесу этот ветер не страшный. Не нужно Этэе смотреть деревья. Ветер только что оглядел их.

— А шумит-то, дедушка, как! Шшш!..

— Эко, шумит! Шумит, нас веселит только. Слушай-ка лучше сказку про лес.

Спокойствие Бали вернуло всех к оставленной на время работе. Пэтэма зашивала на унтике дырку. Дулькумо пушила камыс, в руке Этэи заработал острый скребок. Топко лег на спину, закинул под голову руки. Он приготовился слушать сказку.

— Сами услышите, ладно ли сказывать стану, — начал Бали. — Мать мне говорила давно:

«Амака сделал камень, лес и велел им расти. Высоким стал камень и говорит дереву:

— Мо, ты видишь какой я большой? Потом я стану не меньше самого Амаки.

Выслушало дерево камень и камню сказало:

— Я стану не ниже тебя, Хисаль. За мою вершину будут задевать тучи…»

Топко, приоткрыв глаза, через дымоход видел, как под ветром трепались мерзлые, бледно-зеленые ветки. Бали кашлянул.

«Услышал Амака хвастовство, подошел к камню и сказал ему:

— Хисаль, ты хочешь стать больше меня. Это не плохо. Только ты станешь тяжелым и раздавишь самого себя. Это худо. Падая, ты поломаешь лес. Чтобы не случилось этого, лучше я покажу тебе рост твой, — и Амака смахнул рукой все лишнее с камня. — Вот таким, Хисаль, ты будешь века.

Потом подошел он к дереву.