Большой аргиш

Валила пухлая перенова. Отмяк сухой, колючий мороз. Росли на пнях снежные надстрой. Белыми муравейными кучами казался закутанный молодой пихтач. Снежным кочкарником становились заросли голубичника. Под тяжестью кухты согнулся лучками жидкоствольный березняк. В вилках сучьев навивались снежные шары. Грузла в перенову широкая лыжа под тяжестью че-ловек^. Зарывался до полубоков олень в поисках мха. Тепло, но куда тронешься с места по этакой броди? Приходилось пережидать, когда осядет рыхлый снег и уплотнится.

Топко был рад временному распутью. Он может спокойно денек-два полежать, подумать, позевать, поулюлюкать на кэнгипхэвуне. Его не упрекнет за это Дулькумо. Ведь он не виноват в обильной линьке облаков. Не огорчался и Рауль. Сидеть в чуме — не надсадно, глядеть в огонек — не тоскливо; пурхаться в перенове — бессилить себя, увечить лыжи.

Сауда же ничего не держало в жилище. Он каждое утро ходил в тайгу, бродил в ней по рыхлому снегу и все присматривался к лисьим следам. При одной мысли, что в чуме Рауля его могут спросить: «Где прохвастанная лисица?» Сауд стыдливо краснел и задорно прибавлял шагу.

Этэя спрятала обмусленный сосок продолговатой груди и осторожно положила дочь на спинку в новую зыбку. Сквозь дымоход прорвалась крупная снежинка и белой звездочкой упала на маленькое лицо. Этэя, улыбаясь, назвала дочь:

— Либгорик.

Либгорик таращила сквозь узенькие щелочки подслеповатые глаза, кряхтела. У нее кровоточил пупок: Дулькумо плохо перевязала. Но ничего: Этэя знает способ, как заростить его. Она достала из турсука хвост колонка, подпалила с конца его шерсть на углях, обмяла в ладонь смрадную гарь и присыпала ею пупок. Либгорик скосила ротик.

Сауд не зря маял ноги и черпал лыжами снег. У речки Юрунчено в тальцах[42] он заметил выдру. Выдра ушла в воду. Сауд запал в снег и терпеливо ждал появления зверя. Перед закатом на кромке льда появилась усатая голова. Сауд прицелился и с замиранием сердца разбил на бранке пистон. Выдра присела на утиных ногах.

— Уйдет!

Повторная торопливая пуля черкнула в полынье воду. Промах, но выдра не пошевелилась. С тупой губы спелой брусникой на снег капала кровь.

Сауд хотел, не заходя домой, побывать с выдрой в чуме Рауля. Он придумал заделье, но похвастать добычей не удалось: в чуме Рауля все спали, и Сауду поневоле пришлось идти в свое жилище. Вошел. Тишина. На бусом пепле теплились красные угли.

— Мама, ты спишь?

— Нет, — отозвалась Дулькумо, — ждала тебя. Долго ходил где-то?

— Был на Юрунчено. Полдня пролежал там. Прибери-ка выдру.

От радости у Сауда дрогнул голос. Дулькумо не поленилась встать из теплого мешка, чтобы накормить сына.

— Это, сын, старая выдра. Таких больших выдр я никогда не видала, — похвалила она добычу. — Спросим завтра Бали, бывают ли выдры больше? Эта длиннее меня.

Дулькумо провела рукой по темной, блестящей шерсти и заботливо вывернула узкую полумерзлую шкуру наружу жирной мездрой. Сытно жила в рыбной речке старуха! Много придется Дулькумо поцарапать ножом, чтобы обезжирить плотную кожу.

Сауду хотелось, чтобы скорее прошла долгая ночь. Он быстро поел, лег, зажмурил глаза, и замелькали перед ним полая вода в тальце, снег, выдра, кровь…

В начале второй половины зимы Рауль провел аргиш мимо восточного крюка Дюлюшминских гольцов и по низменной пади Комо перевалил в склон правых притоков реки Иркинеевой. На Кумондинском хребте, возле священного камня Бугадды, оба чума жгли жертвенный жир, повесили на шесты по белой тряпке и бросили к самому камню несколько пуль. Они не нарушили священного закона и могут теперь кочевать по всей долине Иркинеевой, по ее многоводным притокам. В пути их не встретят несчастья.

Рауль смело вступил в тайгу. На сосновом мысу реки задымили развернутые жилища.

Многодневный переход укачал в зыбках Кордона с Либгорик. Женщин измучили вьюки, сборы жилищ, раскладка вещей. Выбилась из сил Пэтэма от непосильной работы. Не брался за кэнгипхэвун Топко. Тянулись все сильнее и сильнее в связках грузовые олени, не хотел следом аргиша идти порожняк. Обезножил гоняться за ним легкий Сауд. Не прочь был и выносливый Бали сменить седло на неподвижную постель, На сильных ногах Рауля тяжелели лыжи.

— Здесь надо всем отлежаться, — сказал утомленный Бали, укладываясь в спальный мешок. — За покрутой в деревню лучше отсюда сходить налегке. Зачем напрасно грузом ломать спины оленям и обдирать у них ноги. Подумайте, не плохо толкую.

Рауль засопел, ничего не ответив. Сегодня он устал и о завтрашнем подумает завтра. Этэя принесла турсук с мукой, но делать лепешки не стала: в костре нагорело мало пепла и плохо просохла земля. Все заботы оставлены до утра. Либгорик чмокала грудь. В смежном чуме Топко стонал под ухо Дулькумо, Сауд во сне покрикивал на оленей.

При крепком сне — все ночи коротки. В обоих чумах заспались. Встали не рано.

— Дулькумо, если бы ты мне родила дочь, у нас было бы теперь что резать на еду, — рассуждал лежа в постели отдохнувший Топко. — Я бы не продешевил за нее взять с парня выкуп. Год бы думал!..